Густав Майринк - Голем

«Но и этим ты произвел бы выбор: ты, значит, о т к аж е ш ь с я от зерен, – шептало что-то внутри. – Тут нет выхода».

В поисках защиты я оглянулся вокруг, не увижу ли знака, указующего, как быть.

Ничего.

И во мне самом ни решения, ни выбора, – все мертво, – умерло.

Жизнь мириадов людей в это страшное мгновение легче пеперышка, – понял я…

Уже давно, должно быть, наступила ночь, я не различал стен моей комнаты.

Рядом, в ателье, слышались шаги, кто-то передвигал шкапы, выдвигал ящики, со стуком бросал их на пол, – мне показалось, что я узнал голос Вассертрума, произносившего хриплым басом дикие проклятия. Я не стал прислушиваться. Это имело для меня не большее значение, чем шорох мышей.

Я закрыл глаза.

Длинным рядом потянулись предо мной человеческие лица. Веки опущены… неподвижные мертвые маски… мой собственный род, мои предки.

Все одна и та же форма черепа, хотя тип заметно менялся. Предки вставали из могил с волосами, гладко причесанными, распущенными, подстриженными, в париках и в косичках. Века за веками, все ближе ко мне, их черты становились мне все более и более знакомыми, и, наконец, слились в одно лицо…. в лицо Голема, которым и оборвалась цепь моих предков…

Затем тьма обратила мою комнату в беспредельное пустое пространство, в середине которого, как я знал, я сижу в кресле. Предо мной снова появилась серая тень с протянутой рукой.

Когда я открыл глаза, около нас двумя пересекающимися кругами стояли октоидально какие-то странные существа.

В одном круге они были облачены в одежды, отливавшие фиолетовым цветом, а в другом – красно-черным. Люди неведомой расы, высокого роста, неестественно худые. На лица их были наброшены светящиеся покрывала.

Усилившееся сердцебиение подсказало мне, что час решения настал. Мои пальцы протянулись к зернам: – тут я увидел, что дрожь пробежала по лицам красноватого круга.

Не брать зерен? – дрожь охватила синеватый круг, – я пристально взглянул на человека без головы. Он стоял – в той же позе, неподвижно, как прежде.

Даже дышать он перестал.

Я поднял руку, все еще не зная, что сделать… ударил по протянутой руке призрака, и зерна рассыпались по полу.

На одно мгновение точно электрический разряд отнял у меня сознание, и мне показалось, что я лечу в бездну, – но потом я снова почувствовал себя на ногах.

Серая фигура исчезла. С ней и существа красного круга.

Синеватые же лица окружили меня, на груди у них были надписи из золотых иероглифов, между поднятыми и сжатыми указательными и толстыми пальцами, точно заклиная, они держали красные зерна, которые я выбил из руки безголового призрака.

Я слышал, как снаружи град бил в стекла, и оглушительный гром потряс воздух.

Зимняя гроза во всей ее бессмысленной ярости проносилась над городом. С реки сквозь завывания ветра доносились, через равные промежутки времени, глухие пушечные выстрелы, возвещавшие вскрытие льда на Молдаве. Комната пылала в огне беспрерывных молний. Я вдруг почувствовал такую слабость, что у меня задрожали колени, и я должен был сесть.

«Будь спокоен, – ясно произнес чей-то голос возле меня, – будь совершенно спокоен, сегодня lelschimurim – ночь защиты».

Мало-помалу гроза стихла, и оглушительный грохот перешел в монотонное постукивание града по крышам.

Физическая слабость дошла до такой степени, что я смутно, точно в полусне, воспринимал все, происходившее кругом.

Кто-то из круга произнес слова:

«Тот, кого вы ищите, тот не здесь». Другие ответили ему что-то на непонятном мне языке.

Затем тот же голос произнес какую-то фразу, в которой было имя «Henoch», но остального я не понял. Шум трескающегося льда, доносимый ветром, был слишком оглушителен.

Потом один из круга выделился, подошел ко мне, указал на иероглифы на своей груди – это были те же буквы, что и у других – и спросил меня, могу ли я их прочесть.

И когда я запинающимся от усталости языком ответил отрицательно, он протянул мне ладонь, и буквы засветились на моей груди, сперва латинские: Chabrat zereh aur bocher. [6]

потом медленно обратившиеся в совершенно мне незнакомые.

…И я впал в глубокий сон без сновидений, какого не знал с той ночи, когда Гиллель отверз мои уста.

Стремительно пробежали часы последних дней. Я едва успевал пообедать.

Непреодолимое влечение к работе держало меня прикованным к столу с утра до вечера.

Камея была закончена, и Мириам радовалась ей, как ребенок.