Густав Майринк - Голем

И когда я вспомнил последние неясные слова Гиллеля и привел их в связь с этим, мороз пробежал у меня по коже.

Чистота намерений не могла служить мне извинением. Цель не оправдывает средства, это я знал.

Что если стремление помочь было наружно чистым? Не скрывается ли в нем тайная ложь: себялюбивое, бессознательное желание наслаждаться ролью спасителя?

Я перестал понимать себя самого.

То, что я смотрел на Мириам слишком поверхностно, было несомненно.

Уже как дочь Гиллеля, она должна была быть не такой, как другие девушки.

И как посмел я глупо вторгнуться в ее внутренний мир, корый возвышался над моим, как небо над землей?

Уже самые черты ее лица, гораздо более напоминавшие – только несколько одухотвореннее – эпоху шестой египетской династии, чем наши дни, с их рассудочными типами, – должны были предостеречь меня от этого.

«Внешность обманывает только круглого дурака, – читал я где-то однажды. – Как верно! как верно!»

Мы с Мириам были теперь друзьями, не признаться ли ей, что это я тайком каждый день вкладывал ей в хлеб дукат?

Удар был бы слишком внезапным. Оглушил бы ее.

На это я не мог решиться – надо было действовать осторожнее.

Смягчить как-нибудь чудо? Вместо того, чтоб всовывать монету в хлеб, класть ее на лестницу, чтоб она должна была найти ее, когда откроет дверь, и так далее? Можно придумать что-нибудь новое, менее разительное, путь, который, мало-помалу вернул бы ее от чудесного к будничному, утешал я себя.

Да! Это самое правильное.

Или разрубить узел. Признаться ее отцу и просить совета?

Краска стыда бросилась мне в лицо. Этот шаг я успею сделать, когда все остальные средства окажутся негодными.

Но немедленно приступить к делу, не терять ни минуты времени.

Мне пришла в голову блестящая мысль: надо заставить Мириам сделать что-нибудь совсем необычное – вывести ее на несколько часов из привычной обстановки, дать ей новые впечатления.

Взять экипаж и поехать покататься с ней. Кто узнает нас, если мы поедем не еврейским кварталом?

Может быть, ее заинтересует обвалившийся мост?

Пусть поедет с ней старик Цвак или кто-нибудь из подруг, если она найдет неудобным поехать со мной.

Я твердо решил не принимать никаких возражений.

На пороге я чуть не сбил с ног кого-то.

Вассертрум!

Он, очевидно, подсматривал в замочную скважину, потому что он стоял согнувшись, когда я наскочил на него.

– Вы ко мне? – неприязненно спросил я.

Он пробормотал в извинение несколько слов на своем невозможном жаргоне и ответил утвердительно.

Я попросил его войти и сесть, но он остановился у стола и начал нервно теребить поля своей шляпы. В его лице и в каждом движении его сквозила глубокая враждебность, которую он напрасно старался скрыть.

Никогда еще не видал я этого человека в такой непосредственной близости. В нем отталкивало не ужасное уродство, а что-то другое, неуловимое. Уродство же собственно настраивало меня даже сочувственно: он представлялся мне созданием, которому при его рождении сама природа с отвращением и с яростью наступила на лицо.

«Кровь», – как удачно определил Харусек.

Я невольно вытер руку, которую он пожал мне, входя в комнату.

Я сделал это совершенно незаметно, но он, по-видимому, это почувствовал. С усилием подавил он в себе выражение ненависти.

– Красиво у вас, – запинаясь, начал он, наконец, поняв, что я не окажу ему любезности, начав разговор.

Как бы в противоречии с собственными своими словами, он закрыл глаза, чтобы не встретиться с моими. Не думал ли он, может быть, придать этим своему лицу невинное выражение?

Ясно чувствовалось, какого труда стоило ему говорить понемецки.

Я не считал себя обязанным отвечать и ждал, что он скажет дальше.

В смущении он дотронулся до напильника. Бог знает почему, с посещения Харусека, он все еще лежал на столе. Но Вассертрум оттолкнулся от него вдруг, точно укушенный эмеей. Меня поразила его инстинктивная дущевная чуткость.

– Конечно, понятно. Это нужно для дела, чтобы было так красиво, – подыскал он слова, – когда бывают такие важные посетители. – Он открыл было глаза, чтоб посмотреть, какое впечатление он произвел на меня, но, очевидно, счел это преждевременным и снова закрыл.

Я решил сразу прижать его к стене: «Вы разумеете даму, которая недавно заезжала сюда? Скажите прямо, к чему вы клоните?»

Он секунду медлил, затем стремительно схватил меня за локоть и повлек к окну.

Странное, ничем необъяснимое поведение его напомнило мне, как он несколько дней тому назад втащил к себе глухонемого Яромира.