Эдвард Форстер - Говардс-Энд

— Стишок? Мы скоро начнем танцевать под совсем другую дудку. Мисс Шлегель вот-вот всех нас приберет к рукам.

— Я бы просто выцарапала этой женщине глаза, так что говорить, будто я виновата, очень несправедливо.

— Виновата. И пять месяцев назад ты сама это признала.

— Ничего подобного.

— Нет, признала.

— Дили-дили-дили-дон! — пропела Долли, вдруг полностью переключившись на ребенка.

— Очень мило уходить от разговора, но отцу никогда не пришло бы в голову жениться, если бы рядом была Иви и ему было бы покойно. Но тебе понадобилось заниматься сватовством. Кроме того, Кахилл слишком стар для нее.

— Конечно, если ты желаешь быть невежливым по отношению к дяде Перси…

— Мисс Шлегель всегда хотела заполучить Говардс-Энд, и благодаря тебе он ей достался.

— По-моему, ты крайне несправедлив, когда все так переворачиваешь с ног на голову. Даже если бы ты увидел, что я с кем-нибудь кокетничаю, ты бы и то меньше злился. Правда, солнышко мое?

— Мы оказались в гнусной ситуации и должны из нее выбраться. Я отправлю родителю вежливое письмо. Он явно хочет вести себя как порядочный человек. Но я не собираюсь так быстро забывать этих девиц Шлегель. Покуда они ведут себя пристойно — Долли, ты слушаешь? — мы тоже будем вести себя хорошо. Но если только я замечу, что они начинают важничать или же попытаются завладеть отцом, если они станут плохо к нему относиться или морочить ему голову своей художественной дурью, я стукну кулаком, да-да, стукну как следует. Занять место моей матери! Господь ведает, что скажет бедняга Пол, когда до него дойдет эта новость!

Интерлюдия заканчивается. Место действия — сад у дома Чарльза в Хилтоне. Чарльз и Долли сидят в шезлонгах, а из гаража, расположенного на другой стороне лужайки, на них безмятежно взирает автомобиль. Столь же безмятежно взирает на них и отпрыск Чарльза в коротеньком платьице; скрипит коляска; вскоре ожидается появление на свет еще одного отпрыска. В этой мирной обители природа производит новых Уилкоксов, чтобы они могли наследовать эту землю.

На другой день Маргарет поздоровалась со своим будущим супругом с особой нежностью. Хотя он и был зрелым мужчиной, все же она могла помочь ему построить радужный мост, который соединил бы прозу нашей жизни со страстью. В противном случае мы оказываемся бессмысленными обрубками, полумонахами, полуживотными, разорванными арками, которым никогда не соединиться, чтобы образовать человека. Но если такой мост построен, рождается любовь, которая находит себе место на самой высокой дуге, ярко сияя на фоне будничной серости и смягчаясь на фоне разгоревшегося пламени. Счастлив тот, кто видит с обеих точек мощь ее распростертых крыл. Духовные пути такого человека становятся ровнее, и ходить по ним будет легко и ему, и его близким.

По духовным путям мистера Уилкокса ходить было непросто. С детства он не обращал на них никакого внимания. «Я не тот, кого интересует, что там делается у него внутри». Внешне он был весел, надежен и храбр, но внутри все превращалось в хаос, управляемый — если вообще им что-то управляло — неполноценным аскетизмом. Был ли мистер Уилкокс мальчиком, мужем или вдовцом, его неизменно сопровождала безотчетная вера в то, что физическая страсть — это дурно; вера, желательная лишь в том случае, когда отдаешься ей со всею страстью. Впрочем, истинность его убеждений подтверждала религия. Слова, которые по воскресеньям читались вслух ему и другим уважаемым людям, были теми же словами, что разожгли в душах святой Екатерины и святого Франциска жгучую ненависть ко всему плотскому. Мистер Уилкокс не мог уподобиться святым и с неземной пылкостью полюбить Бесконечное, но он мог немного стесняться любить свою жену. «Amabat, amare timebat». [36] Он любил, он боялся любить (лат.). И вот здесь Маргарет надеялась ему помочь.

Это казалось ей нетрудным. Не нужно беспокоить его своим даром. Она всего лишь укажет ему на спасение, дремлющее в его собственной душе, в душе всякого человека. Только соединить! Вот и все, к чему сводилась ее проповедь. Только соединить прозу и страсть, и тогда обе они возвысятся и мы увидим человеческую любовь в ее наивысшем проявлении. Больше не надо будет жить обрубками. Только соединить, и тогда оба — и монах, и животное, — лишенные изоляции, которой является для них жизнь, умрут.

Казалось, эту идею тоже не трудно донести до его сознания. И совсем не обязательно в виде обстоятельной беседы. Радужный мост можно воздвигнуть с помощью осторожных намеков, и он соединит их жизни, воссияв красотой.