Эдит Уортон - Риф, или Там, где разбивается счастье

Она сказала Оуэну, что устала, и это было достаточным основанием, чтобы остаться наверху, когда к дому подъехал автомобиль и увез мисс Пейнтер с Софи Вайнер, и чтобы передать мадам де Шантель, что сойдет вниз только после ланча. Отослав горничную с этим сообщением, она легла на диван и вперилась перед собой во тьму…

Она и прежде бывала несчастной, и видения былых невзгод голодными призраками витали вокруг ее свежей боли: ей вспоминались девичьи разочарования, неудачный брак, потерянные годы, последовавшие за смертью мужа; но все это были печали оттого, что жизнь ей недодала. Казалось, ее ничто не связывает с той призрачной жертвой, ее, распятую на раскаленной дыбе непоправимого. Прежде она страдала — да, но светло, умозрительно, мечтательно-грустно; сейчас же она мучилась, как должно мучиться раненое животное, слепо, яростно, с единственной животной жаждой, чтобы эта ужасная боль прекратилась…

В дверь постучалась горничная; она уткнулась лицом в диван и не ответила. Стук повторился, и сила привычки наконец заставила ее поднять голову, принять равнодушный вид и протянуть руку за запиской, которую ей принесли. Прочитав просьбу Дарроу: «Можно мне видеть тебя?» — она тут же сказала тонким и невыразительным голосом:

— Попросите мистера Дарроу подняться ко мне.

Горничная справилась, не желает ли она, чтобы ее сначала причесали, и она ответила, что это ни к чему; но, едва дверь за горничной закрылась, инстинктивное чувство гордости подняло ее на ноги, она посмотрелась в зеркало над каминной полкой и пригладила волосы. Глаза ее горели, лицо выглядело усталым и осунувшимся; кроме этого, она не увидела никаких изменений в своей внешности и поразилась, что в такой момент ее тело живет своей жизнью, независимой от бури в душе, будто принадлежало статуе или живописному портрету.

Горничная снова отворила дверь и впустила Дарроу, тот на миг задержался на пороге, словно ожидая, что Анна заговорит. Он был невероятно бледен, но не выглядел пристыженным или неуверенным, и она сказала себе с извращенным трепетом признания: «Он так же горд, как я».

— Ты хотел видеть меня? — спросила она.

— Естественно, — ответил он мрачно.

— Не надо! Это ни к чему. Я все знаю. Что бы ты ни сказал, это ничему не поможет.

Он побледнел еще больше, в его глазах, решительно устремленных на нее, стояло страдание.

— Ты решаешь за меня?

— Решаю что?

— Что больше не о чем говорить. — Он подождал, ответит ли она, а затем продолжил: — Я даже не знаю, что ты имеешь в виду под «всем».

— Не понимаю, о чем еще говорить! Я знаю достаточно. Я молила ее все опровергнуть, и она не смогла… Что мы с тобой можем сказать друг другу?

Она разрыдалась. Животная мука — протест против боли!

Дарроу, все так же с высоко поднятой головой и твердым взглядом, сказал:

— Как желаешь, так и будет, и все же не стоит тебе бояться.

— Бояться?

— Разобраться до конца — посмотреть в лицо фактам.

— Это тебе нужно посмотреть в лицо фактам — не мне!

— Я только одного прошу, взглянуть на это прямо — но с тобой. — Он помолчал, затем спросил: — Не хочешь повторить, что мисс Вайнер рассказала тебе?

— О, она поступила благородно — в высшей степени!

Анна ощутила просто физическую боль. Она осознала, как девушка должна была любить его, чтобы проявить такое благородство, — какие воспоминания, наверное, связывали их!

— Уйди, пожалуйста, уйди! Это слишком ужасно. Почему я должна видеть тебя? — проговорила она через силу, заслонив ладонями глаза.

Так, ничего не видя, она ждала, когда раздадутся его шаги, откроется и закроется дверь, как несколько часов назад открылась и закрылась за Софи Вайнер. Но ни звука не было, ни движения; Дарроу тоже ждал. Анна задрожала от негодования: его присутствие оскорбляло ее горе, унижало ее гордость. Странно, что он ждал, чтобы она сказала ему это!

— Ты хочешь, чтобы я покинул Живр? — наконец проговорил он. Она не ответила, и он продолжил: — Я, конечно, сделаю, как ты пожелаешь, но, если я уеду сейчас, я не увижу тебя снова?

Его голос был тверд: его гордость не уступала ее гордости.

Она не выдержала:

— Ты должен понимать, что это бесполезно…

— Я мог бы напомнить тебе, что ты прогоняешь меня, не выслушав…

— Не выслушав? Я выслушала вас обоих!

— …но не буду, — продолжал он, — напоминать тебе об этом, ни о чем и ни о ком, кроме Оуэна.

— Оуэна?

— Да. Если мы сможем как-то избавить его от…

Она уронила руки и обратила на него испуганный взгляд. Казалось, она вечность не думала об Оуэне!