Джеймс Купер - Зверобой

— Пожалуйста, Юдифь, пожалуйста, — ответил терпеливый Зверобой, — но если там найдутся еще какие-нибудь письма, которые вы захотите прочитать, то мы увидим, как солнце снова взойдет, прежде чем вы доберетесь до конца. Два часа подряд вы рассматриваете эти клочки бумаги.

— Из них я узнала о моих родителях, Зверобой, и это определило план моей будущей жизни. Надеюсь, вы простите девушку, которая читает о своем отце и матери, и вдобавок в первый раз в жизни. Очень жалею, что заставила вас ждать.

— Не беда, девушка, не беда! Поскольку речь идет обо мне, не имеет большого значения, сплю я или бодрствую. Но хотя вы очень хороши собой, Юдифь, не совсем приятно сидеть так долго и смотреть, как вы проливаете слезы. Я знаю, слезы не убивают, и многим людям, особенно женщинам, полезно бывает иногда поплакать. Но все-таки, Юдифь, я предпочел бы видеть, как вы улыбаетесь.

Это галантное замечание было вознаграждено ласковой, хотя и печальной улыбкой, и затем девушка вновь попросила своего собеседника закончить осмотр сундука. Поиски, по необходимости, заняли еще некоторое время, в течение которого Юдифь собралась с мыслями и снова овладела собой. Она не принимала участия в осмотре, предоставив его всецело молодому человеку, и лишь рассеянно поглядывала иногда на различные предметы, которые он доставал. Впрочем, Зверобой не нашел ничего, представляющего значительный интерес или особенную ценность. Две шпаги, какие тогда носили дворяне, несколько серебряных пряжек, несколько изящных принадлежностей женского туалета — вот к чему сводились самые ценные находки. Тем не менее Юдифи и Зверобою одновременно пришло на ум, что эти вещи могут пригодиться при переговорах с ирокезами, хотя молодой человек предвидел здесь трудности, которые не были столь ясны девушке. Между ними возобновился разговор именно на эту тему.

— А теперь, Зверобой, — сказала Юдифь, — мы можем поговорить о том, каким образом выручить вас из рук гуронов. Я и Гетти охотно отдадим любую часть того, что хранится в сундуке, или даже все целиком, лишь бы выкупить вас на волю.

— Ну что ж, это великодушно, это очень щедро и великодушно. Так всегда поступают женщины. Когда они подружатся с человеком, то ничего не делают наполовину, но готовы уступить все свое добро, как будто оно не имеет никакой цены в их глазах. Однако хотя я благодарю вас обеих так, как будто сделка состоялась и Расщепленный Дуб или другой какой-нибудь бродяга уже стоит здесь, чтобы скрепить договор, существуют две важные причины, по которым договор этот никогда не будет заключен, а потому лучше сказать все начистоту, чтобы не пробуждать неоправданных ожиданий у вас или ложных надежд у меня.

— Но какие же это причины, если я и Гетти согласны отдать эти мелочи для вашего спасения, а дикари согласны принять их?

— В том-то и дело, Юдифь, что хотя вам и пришла правильная мысль, однако она здесь совсем неуместна. Это все равно как если бы собака побежала не по следу, а в обратную сторону. Весьма вероятно, что минги согласятся принять от вас эти вещи или всякие другие, которые вы можете предложить им, но согласятся ли они заплатить за них — это другое дело. Скажите, Юдифь: если бы кто-нибудь велел вам передать, что вот, мол, за такую-то и такую-то цену он согласен уступить вам и Гетти этот сундук со всем, что в нем находится, сочли бы вы нужным ломать голову над такой сделкой или тратить на нее много слов?

— Но этот сундук со всем, что в нем находится, уже принадлежит нам. Чего ради снова покупать то, что и так считается нашей собственностью!

— Совершенно так же рассуждают минги; они говорят, что сундук уже принадлежит им, и никого не хотят благодарить за ключ.

— Я понимаю вас, Зверобой; но все же мы еще владеем озером и можем держаться на нем, пока Непоседа не пришлет сюда солдат, которые выгонят врагов. Это вполне возможно, если вы останетесь с нами, вместо того чтобы вернуться обратно и снова отдаться в плен, как вы, по-видимому, собираетесь.

— Если бы Гарри Непоседа рассуждал таким образом, это было бы совершенно естественно: ничего лучшего он не знает и потому вряд ли способен чувствовать и действовать иначе. Но, Юдифь, спрашиваю вас по совести: неужели вы могли бы по-прежнему уважать меня, как, надеюсь, уважаете теперь, если бы я позабыл данное мною слово и не вернулся в индейский лагерь?

— Уважать вас больше, чем теперь, Зверобой, мне было бы нелегко, но я уважала бы вас ничуть не меньше. За все сокровища целого мира я не соглашусь подстрекнуть вас на поступок, который изменил бы мое теперешнее мнение о вас.