Рене Маори - Темные зеркала. Том второй

– Пошли, – устало ответил Макс, чувствуя, что ему все равно, куда и с кем идти.

Соленый вкус моря и теплая флейта фавна у губ...

– Привет, Марго! Заждалась? Ты сейчас, конечно, начнешь спрашивать: где был? отчего так поздно? чем это от тебя пахнет? Нет, мы не будем разыгрывать семейную сцену, мы же интеллигентные люди. Да, собственно, из-за чего разжигать сыр-бор? Ничего же не случилось. Я вернулся. Поздновато, конечно, ну так что ж?

Сейчас умоюсь, выпью кофе вместе с тобой, и расскажу тебе все по порядку. Буду работать и рассказывать.

Хотя писатель у нас ты, а не я, ты ведь ничего не пишешь в последнее время. Я всегда знал, что для того, чтобы писать, ты должна быть глубоко несчастна. Это твое главное условие. А сейчас, Марго, ты счастливейшая из смертных, поэтому и не пишется, да?

Но я сделаю для тебя все. Я подарю тебе новые сюжеты. У меня здесь просто кладезь идей, в моей усталой голове. Смеешься? Почему ты меня всегда слушаешь с этакой полуулыбкой на лице? Разве я смешон? Да, знаю. Старею, и становлюсь слишком болтлив. Милая моя, мне уже двадцать семь – уже недалеко до глубокой старости и полного маразма. Помнишь, что ответил тебе Карабанов, когда ты сказала ему: “Ради всего святого, Монтрезор!” Это ведь из Эдгара По, верно? Из такого омерзительного рассказика “Бочонок амонтильядо”? (Никогда не понимал твоего увлечения этим автором. На мой вкус, он слишком мрачен.) Так что же тебе ответил Карабанов? Он произнес сакраментальную фразу: “Мне уже двадцать семь лет, а вы меня обзываете каким-то Трезором”. Мрачный Эдгар По и дремучий Карабанов – неплохая парочка. Да и я сам, наверное, не слишком светел. Ни в прямом, ни в переносном смысле.

Был сегодня на пляже – он пуст. Серый его песочек оживляют только дохлые медузы, живописно разбросанные там и сям. Еще черные флажки, но это уже творение человеческих рук. Искусство, так сказать, имеющее утилитарное назначение. А значит все это, что купаться запрещено. Не скажу, чтобы очень-то и хотелось. Море сегодня отливало бледным пузом мертвой рыбины. “Словно смысл ушел, словно мысль ушла”. М-да! Так вот, на берегу стоял давешний нищий – я тебе о нем рассказывал – уже без гипса, зато на плече у него сидела белая крыса и что-то жевала. Он неотрывно смотрел на флажки, и казался в полумраке маленьким черным призраком.

– Купаться нельзя, – вдруг обернулся он ко мне, – прорвало канализацию где-то там. – Он махнул рукой в сторону города. – А когда ее починят, то все равно будет нельзя.

– Почему? – спросил я.

– Придут злые-презлые медузы, а вслед за ними ядовитые-преядовитые змеи. – Он подмигнул мне выпуклым глазом и неприятно ощерился. – Все они уже идут сюда. Моря теперь для нас уже никогда не будет.

И потом продолжал, словно отвечая собственным мыслям:

– Горько не иметь ничего. “Где твоя жена?” – спросят, и отвечу: “Умерла”. – “Где дети твои?” Скажу я: “Умерли”. – “Где твои друзья? родители? учителя?” – “Умерли, – скажу я, – умерли все”.

Он вещал, словно пророк. Но я-то знал, что он просто врет. Что жена его, совершенно пьяная, мирно спит на своем матраце возле банка, что дети его остались в другой стране, но живы и здоровы, равно как и его родители.

У меня же, действительно, нет и не было ни жены, ни детей. Но друзья еще кое-какие сохранились. И еще у меня есть работа, которую я ненавижу и искусство, которое я люблю. И еще есть воспоминания, которые я храню высушенными, как веточки в гербарии, и люблю их перебирать в свободное время.

“Маргарита-а-а...” Экзотический розовый звук разбитого стекла. Немного сладости, немного горечи. Имя пришло откуда-то неожиданно. Кто-то произнес его просто так, но в связи с именем Валентина. И Макс, вдруг впервые прислушавшись к окружающим его голосам, с удивлением отметил, что все говорят о довольно прочной, долгой и скандальной связи его Валентина с какой-то неизвестной Маргаритой. Об этом шептались в Доме Знаний среди уфологов и прочих психов. Наконец, ее даже показали Максу, мельком со спины, и нельзя сказать, что это произвело на него большое впечатление.

Макс, конечно, не отрицал существования роковой любви, и даже допускал возможность подобного переживания, но для себя, исключительно для себя. Однако мысль о том, что подобные чувства могут связывать Валентина еще с кем-то, кроме него, Макса, никогда не приходила в голову. И вводило в заблуждение это классическое сочетание Валентин – Маргарита. Сочетание, давно навязанное Гете, продолжало работать на всех уровнях сознания – вечная проблема хорошо образованного человека. Валентин и Маргарита, брат и сестра. Что может быть между братом и сестрой? Никаких там страстей, может быть лишь близкое общение двух подружек. И потом... потом, она же всего-навсего женщина?..