Федерико Тоцци - Закрыв глаза

Жила она, конечно, не в самой Флоренции, а за городом — но ни в чем не знала недостатка. И во Флоренцию могла ходить сколько душе угодно — главное, чтобы с сопровождающей.

У нее была комната с видом на сад, так испугавший Пьетро. А столовая смотрела прямо на улицу, и никаких домов перед ней не было.

Вместо них была низенькая оградка — ниже пшеничного колоса, а еще кипарис, который летом оплетали вьюнки. На ограде, покрытой сверху толстым слоем известки, росли примулы и какая-то трава с желтыми цветочками.

Чуть поодаль — сверкающий прозрачный ручеек, там стирали белье и развешивали потом на лугу, у самых ворот, обрамленных двумя квадратными столбами, с которых глядели друг на друга две терракотовых собаки.

Пшеницу припорашивала пыль, а сохнущее белье реяло на ветру — словно воздушные змеи, что пускают мальчишки с Марсова поля.

Выйдя на балкон кухни, она окликала торговку фруктами и заказывала все, что нужно, не сходя с места, ведь корзины с товаром стояли прямо под балконом. Чуть дальше была колбасная лавка, где продавали еще и вино. И ветер, задувая с той стороны, приносил запахи с прилавка. Соседние дома занимали семьи зажиточных служащих да несколько зеленщиков. И поскольку жила она сама по себе, никто и не думал возмущаться.

Теперь ей приходилось перебиваться со дня на день. Но чем дальше опускалась она на дно, тем больше начинала ценить Пьетро — именно потому, что не в состоянии была и часу пробыть такой, как он хотел. Но это все меньше ее волновало. И внутренняя неловкость, беспокоившая ее в первые месяцы, уже прошла.

Она стала такой, какой стала. И с каждым днем все больше с этим смирялась. Хотя бы потому, что отступать было бессмысленно.

Из писем Пьетро создавалось впечатление, что они обращены к какой-то доброй и наивной невесте. И она улыбалась сочувственно.

В сентябре Пьетро под предлогом переэкзаменовки вернулся во Флоренцию. Хоть и знал, что только зря теряет время, и считал заслуженным наказанием отлучение от своих книг и товарищей, которые теперь с ним даже не здоровались. У него было ощущение, что он опозорен, что он прячется ото всех. Но от порожденной тоской решимости дойти до самого дна сердце его переполнялось — и билось теперь по-другому!

Из дома на улице Чимабуэ он выходил лишь для того, чтобы поесть. По-другому никак не получалось, как ни терзался он и как ни пытался себя пересилить.

Гизола, оказавшаяся во Флоренции еще раньше него, жила теперь в одном из домов, называемых частными, где зарабатывала хорошие деньги. Получив письмо Пьетро, переправленное ей из Радды, она поспешила к нему, желая, помимо прочего, отвести от себя подозрения.

Хозяйка впустила ее и хотела уже позвать Пьетро, но Гизола ее удержала. Неслышно ступая, она подошла к двери комнаты и постучала кончиками пальцев. Он, догадавшись, кто это, вскочил на ноги и распахнул дверь.

Гизола притворилась, что не хочет заходить. Он затащил ее внутрь и поцеловал, весь дрожа.

— Ну, хватит! — сказала она, улыбаясь и отворачиваясь.

Потом сняла шляпку и села, положив ее на колени. Но он спросил, не удержавшись, чувствуя, как горячо сжалось сердце и кровь приливает к лицу:

— Почему ты уехала из Радды, не написав мне?

И Гизола, чье красивое лицо дышало порой ангельской чистотой, бездумно ответила, не придавая своим словам никакого значения:

— Я только приехала. Моей хозяйке из Бадиа-а-Риполи позарез захотелось, чтобы я вернулась. А в Радде я никому не могла продиктовать для тебя письмо, потому что не хотела, чтобы там знали, что мы встречаемся. Разве плохо я поступила?

— Превосходно. Так значит, она берет тебя обратно?

— Да.

— Тогда хорошо. А ты не можешь хотя бы сегодня побыть со мной?

— Я уже заранее у нее отпросилась.

Он поверил и обнял ее в порыве благодарности.

Они тут же вышли и отправились гулять по Флоренции. Перекусили, а потом сидели и болтали на скамейке в сквере на площади Сан-Марко, где солдаты и праздные гуляки покупают вафли и тыквенные семечки.

Вечером она сказала со смехом:

— Мне пора, а то, если вернусь поздно, другой раз меня уже не пустят.

И они расстались. Ему даже в голову не пришло проверить, куда она направилась.

Он ждал ее три дня, никуда не выходя. Мысленно рассказывал ей об экзаменах во всех подробностях, и не знал, есть ли Гизоле до них дело или нет. Эти беседы доставляли ему почти чувственное наслаждение.

Шум был ему нестерпим, даже самый легкий — но когда он ложился подремать, ему легчало. Тогда уже не так выматывало биение в висках, и переполненное сердце больше не распирало. Но холодные руки будили в нем вину и страх, напоминая о жизни в Сиене.