Федерико Тоцци - Три креста

Никколо молча взял в руки стопку книг и смахнул с них пыль. Джулио тоже молчал. Кавалер очень удивился и, приняв их молчание за обиду, поспешил оправдаться:

— Поймите, я с вами как друг говорю, и надеюсь, что у вас нет оснований сомневаться в моей искренности… Только не подумайте, будто я раскаиваюсь в том, что подписал вексель… И, конечно, с моей стороны нет никакой спешки. Я готов полностью положиться на вашу порядочность… У меня и в мыслях не было вас в чем-то подозревать!

Джулио готов был броситься перед Никкьоли на колени — лишь бы тот не продолжал. Никколо тем временем тщетно пытался засунуть книги в шкаф, где очевидно было слишком мало места.

В это время с улицы послышался ритмичный шаг — мимо проходил полк солдат. Все трое невольно начали разглядывать идущих сквозь стеклянную дверь лавки; каждый погрузился в свои мысли, которые становились всё тягостнее. Вдруг оркестр заиграл марш. Задрожали стекла, заставив всех присутствующих встрепенуться. Они слушали в оцепенении, и праздничная музыка оркестра звучала каким-то нелепым диссонансом с переполнявшими их чувствами.

Когда музыка затихла, в воздухе повисла прежняя неловкость: нужно было закончить неприятный разговор.

— Зря вы так, право, я совершенно спокоен… Я это не для красного словца говорю… — начал было Никкьоли.

— Если нужно, мы вернем вам все деньги через два месяца! — перебил его Никколо. Его слова прозвучали столь решительно, что трудно было им не поверить.

Никкьоли чувствовал, что задел чужое самолюбие, и оттого был несколько раздосадован:

— Вы меня, как всегда, неправильно поняли!

— Кавалер никого не хотел обижать! — вмешался Джулио. — Тебе и слова сказать нельзя… Простите его ради Бога — сам не знает, что говорит. Он у нас такой вспыльчивый… — В голосе Джулио звучала приторная мягкость, так что ему самому сделалось противно, однако кавалер, напротив, остался весьма доволен:

— Мы ведь с вами знакомы с детства, и я глубоко вас уважаю и ценю вашу порядочность, как никто другой. Да что уж там, ради вас я даже от куска хлеба готов отказаться… если бы не нужно было кормить семью! И мне ничего не надо взамен — ничего, кроме вашей искренней дружбы! Надеюсь, я этого заслуживаю.

Никколо попытался обратить все в шутку:

— Да вы не слушайте меня, глупого!

Но кавалер не унимался, и еще добрые полчаса мучил братьев своими излияниями. Когда он, наконец, захлопнул за собой дверь, Джулио вздохнул с облегчением:

— Слава Богу!

— А что если рассказать кавалеру про поддельный вексель? — предложил вдруг Никколо. — Готов поспорить, он бы его оплатил. Ты разве не слышал? Он считает себя нашим благодетелем!

— Какая разница, кем он себя считает! Нельзя этим пользоваться, да и кто сказал, что ему можно верить?

— Но почему бы не попробовать?

— Да потому что я прекрасно знаю, чем это может закончиться!

— Джулио, милый, послушайся меня хоть раз в жизни! Он оплатит вексель, я уверен, что оплатит!

— А кто возьмет на себя ответственность все ему рассказать, может быть, ты?

— Я? Пока он сам что-то не заподозрит, я — могила!

Тут вошел Энрико, прихрамывая.

— Дайте мне двадцать лир на рыбу! Там на рынке продают живых угрей и превосходную акулу — мясо просто белоснежное!

— Ты как раз вовремя! Еще раз оставишь нас наедине с кавалером, клянусь — ноги твоей больше не будет в нашем доме!

Увидев, что Джулио смеется, Энрико понял, что ссоры на этот раз удастся избежать.

— И о чем же вы с ним беседовали? Не понимаю его — что ни день, тащится сюда, как в исповедальню. Какая чудовищная бестактность! Заняться ему нечем — вот и проводит время в пустой болтовне. А теперь, если изволите дать денег, я отправлюсь за рыбой. Хочу сам выбрать. Да, придется попотеть, чтобы дотащить ее до дома!

— Сказал бы лавочнику — пусть принесет.

— Ну уж нет, этому типу я не доверяю. Разве не помнишь, какую он нам в тот раз подсунул тухлятину! А ведь я на рынке специально отбирал по одной, самые свежие! Никому нельзя верить! Давайте скорее, а то еще чего доброго меня опередит какой-нибудь знатный синьор или трактирщик…

Джулио вытащил из бумажника двадцать лир. Энрико поспешно убрал их в карман; вид у него при этом был несколько вороватый.

— Только и разговоров, что о ребенке. Неужели кавалер и впрямь считает себя его отцом? В жизни не видывал таких идиотов!

И все трое дружно ухмыльнулись.

Модеста была женщиной скромной и непритязательной; она полностью посвятила себя семье, все прочее было ей неведомо и чуждо. Полноватая, но шустрая и энергичная, она проводила дни в заботах по дому — в этом она не знала себе равных. К каким только уловкам ни прибегали иной раз племянницы, чтобы выманить Модесту на прогулку хоть ненадолго. Она была высокая и тучная, как Никколо. Мужчины доставляли домой съестные припасы, она же с радостью выполняла свою основную обязанность — готовить. Однако в последнее время Модеста утратила былое спокойствие и жизнерадостность, так как чувствовала, что от нее что-то скрывают.