Лев Николаевич Толстой. Полное собрание сочинений. Том 42

Как сильно чувствовала Альбина радость и счастье, так же сильно чувствовала она и горе. Горе это сломило ее. Похоронивши детей, она, всегда прежде деятельная и заботливая, часто сидела теперь без дела, молча глядя на то, что попадалось под глаза, и вдруг вскрикивала и уходила или в свою комнату и там тихо плакала, или летом уходила на могилу своих детей итам сидела, 166 166 Зачеркнуто: вспоминая то раздирая себе сердце воспоминаниями о том, что было, и представлениями о том, что могло бы быть. Особенно мучила ее мысль о том, что медицинская помощь, которой она была лишена, могла бы спасти детей.

Бедная жизнь в изгнании, которую она прежде умела украшать 167 167 Зач.: с женской своим женским вкусом и изяществом, стала ей теперь невыносима. Она думала и мечтала только об одном: о родине и о возвращении в нее.

Мигурский только благодаря ее жизнерадостности, легко переносил свое положение, теперь, вместе с женою и под влиянием ее, потерял энергию, 168 168 Зач.: и жил только опустился и начал пить.

Перемена эта произошла в ней вскоре после прибытия к ним из Сибири в Уральский батальон поляка Росоловского, замешанного в грандиозном плане возмущения и побега, устроенного бывшим ксендзом и, приором Сироцинским с врачом Шакальским.

Росоловский был замешан в этом деле и был высечен розгами и отдан в солдаты в тот же батальон, где был Мигурский.

Росоловский не любил рассказывать про это дело, но Альбина умоляла его рассказать всё, что он знал, как о всех побегах, о которых он знал, а также и о наказаниях тех, которых ловили.

— Мне нужно, нужно знать это. Простите, несчастный друг мой, — говорила она, умоляюще глядя на него своими прекрасными глазами, — но мне нужно знать. Расскажите мне всё.

И Росоловский не мог устоять и, бледный, с трясущимся подбородком, стал рассказывать.

Казнь эта, по рассказу Росоловского, который в числе всех замешанных в этом деле, должен был присутствовать при ней, казнь эта была ужасна.

Шесть человек было приговорено — страшно сказать — к 7000 ударов палок, таких палок, которые по положению (о палках было тоже высочайшее распоряжение) должны были быть не толще и не тоньше того, чтобы три могли входить в дуло ружья. Два батальона солдат, около 1000 человек добрых русских мужиков, ничего не имеющих против поляков и их свободы, должны были вытянувшись длинной улицей стоять с палками и бить по оголенной спине тех несчастных людей — да каких людей — самых лучших людей польского общества — которых два унтер-офицера тащили по этой палочной улице привязанными руками к прикладам ружья. Это было в марте и было холодно, выпал снег на площади, и их всех водили и истязали одного за другим, и мы должны были смотреть. Сначала повели Шакальского,этого чистого святого человека, друга всех бедных, истинного христианина. Он был первый. За ним шел доктор и всё время говорил солдатам: пожалейте, не бейте. Он больной, слабый. Я видел, слезы так и текли у него по щекам. Солдаты тоже жалели — людей нельзя не жалеть, но сзади солдат офицеры кричали и били тех, кто слабо бил. Я не мог смотреть, слышал только удары и стоны. Долго это продолжалось — я думаю, час. 169 169 Зачеркнуто: вдруг Всё 170 170 Зач.: хлоп вжик, вжик и ох, ох, и доктор: тише, не бейте.

Я слышал эти звуки, когда приближались ко мне, равнялись и потом отдалялись. Потом вдруг всё затихло, и я увидал, что он лежит, голая спина в крови и доктор над ним. Он упал, не мог дойти всего — 7000, упал после 5000. Потом повели других. И все падали и всех уносили, и все умирали или тут, или немного после. И всё это продолжалось от раннего утра и до часу, до двух.

Последнего повели 171 171 Зач.: приора ксендза Сероцинского. Доктор предложил ему крепительных капель. Он отказался и только крестил свою худую и впалую старческую грудь.

И опять и опять начался тот же ужас. Опять удары, вжиканье палок и стоны и кроме стонов молитва. Я слышал, как он слабым прерывающимся стоном голосом 172 172 Зач.: пел говорил: miserere mei, Deus, secundam magnam misericordiam tuam». 173 173 [помилуй мя, боже, по велицей милости твоей] И этот упал скоро и... умер. Забили.

— И это за то, что любил свой народ и хотел служить ему, — вскрикнула Альбина и разрыдалась.

Росоловский тоже всхлипывал.

— Ну, а от чего же не удалось бегство?

— Не удалось.

— Но удавалось же бежать.

— Да, Приорский... Да ушел, но что он перенес.