Халлдор Лакснесс - Свет мира

Роса еще сверкала в листьях росницы. Они уселись на камнях и смотрели вниз на крыши этого чужого городка, на его спокойный фьорд, на синевато-зеленые горы и чистое чужое небо.

— Приятно увидеть мир в первый раз именно в такое утро, — сказал он.

— Угу, — сказала она.

Под ее совершенным взглядом, делавшим всю поэзию пустой болтовней, он терял дар слова.

— Бера, — попросил он, — научи меня говорить с тобой.

— Нет, — ответила она.

— Иногда мне кажется, будто твой мир выше всех человеческих чувств, — сказал он.

Она спрятала от него глаза, поджала губы, и у нее на лице снова появилось грустное отрешенное выражение, оно скорее пристало лицу несчастной, замученной неудачами женщины, от которой отвернулись все люди и все надежды которой оказались блуждающими огоньками. Одно мгновение казалось, будто она хочет что-то сказать и не может найти слов, но потом она встала и одна пошла прочь.

— Я сказал какую-то глупость, — испугался он. — Что мне делать?

— Я хочу вернуться на пароход, — сказала она. — У меня слишком высокие каблуки, чтобы гулять по такой дороге.

Скальд страшно огорчился из-за своей неловкости и пытался ее загладить. Тогда она нашла несколько цветов, сорвала их и, показав ему, произнесла:

— Резуха альпийская, вероника, ястребинка.

— Откуда ты знаешь эти названия? — спросил он.

— От дяди.

— Тебе повезло, — сказал он, — у тебя образованный дядя. Я вырос на хуторе у Подножья. Там были два брата, они дрались друг с другом из-за права командовать мною. Иногда перепадало и мне. Однажды я пролежал в постели целых два года. В юности я был самым несчастным человеком во всей Исландии.

Но когда она посмотрела ему в глаза, он понял, что стоило вытерпеть все на свете, чтобы в конце концов встретить этот взгляд. Он удивлялся, что у молодости может быть столько нежности и покоя. Заглянув ему в душу, она коснулась его руки и сказала:

— Пойдем в ту сторону, там дорога ровнее. А сюда не пойдем, здесь неровно.

— Прости, что я перестал говорить о цветах и заговорил о себе, — сказал он.

— Говори о себе, — попросила она.

— Нет, — сказал он. — Больше не надо. Это нехорошо.

— Нехорошо? — удивилась она. — Почему?

— Потому что вся моя жизнь до тебя должна обратиться в пепел, развеяться по ветру и исчезнуть, — сказал он.

Тогда она прижала ладонь к его груди, как бы отталкивая его, и сказала:

— Нет, ты меня пугаешь.

Несколько минут они молча шли рядом, а потом она спросила, прервав свои размышления:

— Почему ты такой странный?

Он ответил:

— Зимой, когда боги и люди отняли у меня все — не только солнце, но и свободу, мне некоторое время казалось, что у меня нет ни одного друга. Я был уже совсем близок к смерти, но вдруг мне был послан солнечный луч, он упал на мою стену прямо с небес, и я услышал голос, который говорил о тебе.

— Обо мне? — изумилась она. — Какая чепуха! Почему ты не говоришь со мной серьезно?

— Бера, я, может быть, никогда в жизни не говорил так серьезно, — сказал он.

— Но ведь меня зовут совсем не так, как ты думаешь, — сказала она.

— Что такое имя? — сказал он. — Звон божественного откровения, Сигурдур Брейдфьорд, Голос, Невидимый друг, Бера — мне это все равно. Я не спрашиваю об имени.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — сказала она. — Я даже не знаю, кто ты.

— Я скальд, — сказал он.

— Так я и думала, — сказала она и, казалось, вздохнула с облегчением.

— Почему ты так думала? — спросил он.

— Я так решила, когда увидела твои руки, — сказала она, не глядя на его руки.

— Бера, — сказал он, — можно мне написать о тебе прекрасное стихотворение?

— Да, — сказала она просто, словно он попросил о каком-нибудь пустяке, настолько ничтожном, что можно ответить согласием, даже если мысленно отсутствуешь и не глядишь на того, кто просит. Ему очень хотелось выяснить, ко всему ли она так безразлична. Пройдя несколько шагов, он спросил:

— Бера, ты очень сильно плакала, когда умерла твоя мать?

— Нет, — ответила она.

— Бера, — сказал он, — по-моему, ты немного бессердечная.

— Вот как? — сказала она.

Через некоторое время она спросила:

— А почему ты думаешь, что я должна была плакать?

Он ответил:

— Если бы я в твоем возрасте потерял мать, я бы плакал, несмотря даже на то, что она зимой отослала меня прочь в мешке. Но когда я обнаружил, что у меня никогда не было матери, я был уже слишком стар для того, чтобы плакать.

Подумав немного, девушка сказала: