Юнас Ли - Хутор Гилье. Майса Юнс

А в Клингенберге ей все время грозила опасность встретить кого-нибудь из тех, у кого она шила; уже не раз она мельком видела Антуна Транема и Якоба Скэу; а однажды вечером, когда они с Хьельсбергом вышли погулять в антракте, в ней все замерло от испуга…

Она чистила апельсин и собиралась угостить Хьельсберга, как вдруг сзади, в нескольких шагах от себя, увидела среди публики фру Транем, тетушку Раск, Грете и Арну с Теодором. Видно, приехали с дачи посмотреть Гурли. И Майса поскорее свернула в одну из боковых аллей, чтобы укрыться за кустами…

Может быть, она напрасно тревожилась, но с чего это фру и тетушка, едва в зале погасили свет, принялись разглядывать зрителей в бинокль? Весь вечер Майса не могла успокоиться.

Хьельсберг устраивал так, что они всегда сидели в партере на боковых местах. Выход был сразу за ними, и им не приходилось пробираться через ярко освещенный зал. И так уж повелось, что она выходила теперь с ним под руку, когда он предлагал пройтись в парке, купить апельсин и выпить сельтерской или пива.

Он часто встречал знакомых и здоровался с ними, но избегал останавливаться, заботясь о том, чтобы она не оказалась в неловком положении. А однажды — она не могла удержаться от улыбки, вспоминая этот случай, — они столкнулись с молодым доктором, который, приподняв шляпу, сделал большие глаза и потом все время на них оглядывался. Но Хьельсберг горделиво и с большим достоинством повел ее в павильон, где собирался заказать пиво.

— Мой друг Камструп и понятия не имел, что у меня могут быть знакомые дамы, — сказал он самодовольно. — Между прочим, Майса, это тоже искусство — держать своих коллег на расстоянии. Нечего им любоваться нашей бедностью…

Когда раздался звонок к началу следующего акта, он все еще сидел и набрасывал карандашом статью для газеты…

— Нет, нет! Посидите, Майса!

Конечно, она-то может обойтись без этой пьесы!..

Ну вот, в заказах снова не было недостатка. В середине августа вернулись в город Юргенсены, и Майса едва успевала шить осенние туалеты им, Брандтам и семейству консула Скэу.

Транемы тоже прислали за ней, но она не могла пообещать им раньше первой недели сентября, а это было поздновато; все четверо с нетерпением ждали нарядов: им не в чем было показаться на люди.

Теперь она уже который день сидела у них за шитьем. Фру была очень любезна и даже угощала ее шоколадом — днем, когда приезжали гости, — или чаем по вечерам. Уж очень они в ней нуждались.

Придя к ним, Майса в первый же день заметила, что в доме все как-то оживились. Шли разговоры о покупке дорогого брюссельского ковра для гостиной и темного репса на гардины.

А кучеру-то Карелиусу пришили на воротник две блестящие пуговицы. Дайте срок, он обзаведется и галунами и кантами. Майса никогда не подозревала, что его могут величать Свенсеном, а теперь к нему иначе и не обращаются.

Видно, все идет к тому, что фру скоро станет министершей. Хьельсберг говорит, что назначения ждут со дня на день.

Только очень уж досаждал Майсе этот Антун. Вечно он вертелся возле нее и пытался вызвать на разговор. Ничего особенного он себе, правда, не позволял, но ей не нравилось, как он вел себя с нею, когда появлялся в комнате, — нехорошо щурил свои светлые глаза и день ото дня становился навязчивей. В его присутствии Майса с удвоенным усердием занималась шитьем, стараясь показать, что не желает иметь ничего общего с хозяйским сынком.

Но щеки у нее пылали — верно, он видел ее летом в Клингенберге и сделал свои выводы…

Фру казалось, что после свадьбы Сингне дом опустел. С Арной она не могла так откровенничать, а Грете была воспитана на другой лад — когда она росла, они жили иначе, чем теперь. На примерках она стояла, беспомощно глядя перед собой, и покорно надевала все, что им вздумается, — накидки и платья для визитов.

Фру ежедневно навещала Торпов. Должно быть, они живут богато. Арна рассказала Майсе, что в приданое господин коммерсант дал за Сингне десять тысяч далеров наличными.

Но в глубине души Майса считала, что если все элегантные осенние туалеты, которые выписывают для фру, Грете и Арны из Парижа, тут же приходится распарывать, расставлять и перешивать, так это все равно, что мешать в муку мякину. Покрой, фасон и вся богатая отделка все-таки оставались, это верно, но в платьях появлялось столько норвежского. И ведь как дорого они обходились! Но, конечно, о том, что их перешивали здесь, дома, никто ни под каким видом не должен был догадываться!