Константин Симонов - Последнее лето

— Спасибо. Пока не надо. Как бы беды не накликать! — не глядя на нее, хмуро сказал Синцов.

Она закрывала ящик и от неожиданности больно прищемила пальцы.

— Какой беды? — спросила она, прикусывая ушибленные пальцы, а выражение лица у нее было такое, словно она готова заплакать, не то от боли, не то от того, что услышала.

— Уже второй месяц не имею никаких известий, — сказал Синцов. — Не понимаю и боюсь.

Он не хотел говорить ни о Тане, ни о ребенке, ни о своих тревогах. Но сейчас пришлось сказать. Этот ящик, полный уже пятый год лежавшего здесь детского белья, сам по себе был несчастьем. И заставил подумать о несчастье.

— Почему же мне Павел не написал? — Надя продолжала держать пальцы во рту.

— Он не знает.

— Как не знает?

— А откуда ему знать, когда я сам еще ничего не знаю.

— Какие-то вы каменные все! — Надя наконец выпустила пальцы изо рта. — Подожди, пойду под кран! Думаешь, гримасничаю, а я видишь как…

Она протянула руку, и Синцов увидел, что она действительно сильно отдавила пальцы: через ногти шла сине-багровая полоса.

— Сейчас приду.

Она ушла, и он, слыша, как льется пущенная во весь кран вода, думал о том, что женщины вообще терпеливее к боли, так уж они созданы: «Сильней нас в этом смысле».

Надя вернулась, помахивая в воздухе рукой.

— Так мне и надо. Бог наказал за тупость. У вас, мужиков, всегда все на роже написано. Должна была догадаться по тебе сразу, как пришел, что ты себе места не находишь.

Синцов сказал о посланной в Ташкент «молнии». Надя кивнула.

— Может, и правда, к утру обернется. А если до твоего отъезда ничего не будет, я получу ее за тебя и в тот же день сообщу тебе на фронт.

— Как ты сообщишь?

— Я найду как сообщить, это уж мое дело.

Сказала так уверенно, словно хорошо знала, как это сделать. По военному проводу, что ли? С нее станется!

И хотя ему не хотелось чувствовать себя обязанным ей, он поверил, что она сделает это. Было в ее словах что-то, заставлявшее так думать.

— Не перерешил, не останешься ночевать? — спросила Надя.

Он покачал головой.

— Тогда мойся и будем ужинать. Что тебе, ванну или душ?

— Лучше душ. В ванне только грязь разводить.

— Пойду зажгу газ. — Надя вышла и отсутствовала довольно долго. Он слышал, как она хлопала дверью, пускала воду, как потом уходила еще куда-то в глубину квартиры, что-то открывала и закрывала. Квартира была большая. Потом вернулась и сказала:

— Там я тебе положила белье. Совершенно чистое, сама Павлу стирала, доказывала, какая я хорошая жена, что надо на фронт меня взять. А он не взял. Надевай, если влезешь. Смотри, какой вымахал. — Она окинула его взглядом, в котором было что-то привычно женское, хотя сейчас и не имевшее к нему отношения.

Потом, когда он уже был у дверей, спросила неуверенно:

— Может, тебе помочь надо?

Он обернулся, сначала не понял, но, увидев ее глаза, понял. Это о руке.

— Спасибо. — Он рассмеялся. — Я к ней уже привык. Все ею делаю. Только на рояле не играю.

Он не спеша вымылся, надел белье Павла — белье оказалось впору, только чуть коротковато, прикрепил на руку протез, надел гимнастерку, причесался. Осталось перепоясаться. Он повесил ремень с портупеей и кобурой на вешалке в передней: не хотел брать с собой в ванную. Надо было выйти в переднюю, но выходить туда было неудобно, потому что несколько минут назад там начался какой-то еще не вполне понятный ему скандал. Кто-то, придя в квартиру, шумел там, в передней, и Надя отвечала сначала тихо, а сейчас все громче.

— Оставь меня в покое, уходи! Сколько раз объясняла, чтоб не являлся без звонка. Что за наглость!

— К тебе только так и надо являться, — отвечал громкий мужской голос.

— Сейчас же уходи, слышишь? — Надя сдерживалась, но ее голос был все равно слышен. — И откуда только ты на мою голову свалился?

— Я же тебе сказал, — отвечал мужской голос. — Мы раньше вернулись из поездки, чем думали. И прямо к тебе. А ты…

— Уходи.

— Почему?

— Потом поговорим. Уходи.

— Сначала ответь: кто у тебя? — Голос мужчины стал требовательным. — Воображаешь, что я слепой, а я не слепой!

Услышав это, Синцов подумал о своей фуражке и портупее. Неизвестно, что хуже: оставаться в ванной и поневоле слушать все это через дверь или выйти в переднюю.

— Уходи! Не желаю с тобой говорить!

— Вообще или сейчас?

— Сейчас. И вообще! Уйдешь ты наконец или нет?

Синцов откинул крючок и вышел. В передней горел свет; около открытой настежь наружной двери, прислонясь к стене и заложив руки за спину, стояла Надя с выражением непритворной ярости на лице.