Константин Симонов - Последнее лето

— Сказал, а что? — спросил Серпилин, в душе веселея от предчувствия чего-то еще неизвестного, но хорошего. — Не одни божьи угодники в чудеса верят, а и мы, военные люди. Какая же война без чудес?

— Чудо не чудо, — сказал Никитин, — а недавно переправили к нам из Могилева одного работавшего там по нашей линии человека. Учли ошибки прошлого, чтобы, начав территорию освобождать, от недостатка информации не наломать дров, как иногда бывало с нами раньше, — не покарать тех, кто под видом службы у немцев на нас работал.

— Это умно. Нет хуже, чем зазря пропасть. — Серпилин вспомнил слышанный им зимой от Захарова рассказ, как в полосе их армии вешали старшего полицая, а он уже в петле крикнул: «Да здравствует Советская власть!»

— Хотели было, получив информацию, этого работника обратно по воздуху перекинуть, а потом отдумали: еще подобьют, захватят, начнут за язык тянуть… Решили перед началом операции не рисковать, оставили у себя до освобождения Могилева. А сегодня он вдруг ко мне с ножом к горлу: «Дайте возможность увидеть командующего, я с ним из окружения шел…»

Серпилин прикинул — кто бы это мог быть? — но удержался, не стал спрашивать за минуту до того, как увидит самого человека.

— Могу предъявить для опознания, — усмехнулся Никитин, так и не дождавшись вопроса, — в моей «эмке» сидит, с вашим адъютантом разговаривает.

— Ну что ж, предъяви! — сказал Серпилин.

Никитин вышел из домика, а Серпилин встал и заходил взад-вперед. Он не был суеверен, но встреча с одним из тех, с кем выходили тогда из-под Могилева, теперь, накануне наступления на тот же Могилев, казалась счастливой приметой. И, увидев за плечом вошедшего Никитина лицо человека, которого мысленно давно похоронил, он с удивительной простотой подумал, что завтра все непременно пойдет так, как надо.

— Здравия желаю, товарищ командующий, — выдвигаясь из-за плеча отступившего в сторону Никитина, сказал этот знакомый человек, со все еще юным лицом и курчавыми волосами. Он держал пилотку в левой, прижатой к телу руке, наверное сняв ее для того, чтобы Серпилин сразу узнал его по шевелюре. — Капитан Сытин явился в ваше распоряжение.

— Здравствуй, Сытин. Обрадовал. Даже не верится…

— Самому не верится, товарищ командующий.

Серпилин шагнул к нему, обнял и, оторвавшись, посмотрел ему в лицо так, словно там могло быть написано все, что случилось с ним за три года.

Но на лице его как раз и не было ничего написано. Это неправда, что на лице всегда все написано. Просто проходят годы, и люди старше становятся. А этот даже и старше не стал — все такой же, как в то утро, когда, переправившись через Днепр, шли лесом и встретили уполномоченного особого отдела 527-го полка капитана Сытина и старшину Ковальчука с группой бойцов и знаменем дивизии.

Старшина Ковальчук потом так и пронес через все окружение на себе, под гимнастеркой, это знамя. Сытин за неделю до выхода был тяжело ранен миной в бедро и в ногу. День тащили его за собой и оставили без сознания ночью в глухой смоленской деревне. «Плохой он, — сказал тогда при докладе Серпилину старшина Ковальчук, сам заносивший Сытина в избу. — Но уж эти женщины, товарищи комбриг, так его пожалели, такой, говорят, молоденький, кучерявенький! Может, все же выходят?»

Все же выходили. И все тот же молоденький, кучерявенький, совсем не изменившийся за три года войны Сытин стоял теперь перед Серпилиным.

— Значит, сразу узнали меня, товарищ командующий? — обрадовался Сытин.

— А как тебя не узнать? Тем более все тот же чубчик носишь.

— И чубчик брил, товарищ командующий, и бороду запускал, родная мама не узнала бы!

— Первый его доклад знаешь какой был? — Серпилин повернулся к Никитину.

— «Вышли девятнадцать человек, вынесли знамя дивизии». Такого доклада, если он в окружении сделан, век не забудешь. Даже если бы лысый, как колено, стал, все равно бы вспомнил за такой доклад. Не знаю, какой он у вас, а у меня молодец был.

— И у нас тоже ничего, — сказал Никитин. И по тому, как сказал, Серпилин понял: Никитин рад услышать от него похвалу человеку из своего ведомства.

— Хорошо, что привел его ко мне, — сказал Серпилин.

— Прошу разрешения отбыть, — сказал Никитин; как человек опытный, сразу понял то, что было недоговорено: спасибо, а теперь оставь нас вдвоем!

Никитин вышел, а Серпилин показал рукой на табуретку, стоявшую по другую сторону стола, и, облокотясь, молча смотрел на Сытина.

— Скажи, Сытин, как там люди живут?