Константин Симонов - Последнее лето

— Надрезали им уже вены, — сказал начальник разведотдела, человек молодой и любивший образные выражения. — А нынешней ночью разрубят им все движение — ни взад, ни вперед!

— Ну, все не все, — сказал Серпилин. — На войне ведь так: один рубит, другой чинит. Так у нас, так и у немцев. Но если таким путем сократят у них хотя бы на треть пропускную способность железных дорог — огромное дело сделают! Даже затрудняюсь назвать меру нашей благодарности товарищам партизанам!

Отпуская разведчика, посмотрел на него медленным взглядом. Так уж оно обычно бывает перед началом операции — в последний раз смотрят таким взглядом разные начальники, каждый на своего разведчика, и думают: сколько процентов его предсказаний исполнится и сколько нет? И с какими допусками ты на них положился? Какой была мера твоей веры и неверия в том окончательном сплаве расчета и риска, который заложен в плане всякой операции?

Разведчик выдержал медленный взгляд Серпилина и не стал вдруг высказывать всякие дополнительные соображения, на которые тянет в таких случаях не уверенных в себе людей. Выдержал взгляд и, продолжая радоваться тому, что узнал от партизан, поднялся с места и встряхнулся, как утка, — молодой, толстенький и веселый.

Отпустив его, Серпилин позвонил командующему воздушной армией, с которым когда-то учился на командном факультете Академии Фрунзе.

— Как, тезка, — спросил Серпилин по телефону (командующего воздушной армией тоже звали Федором), — что слышно у Костина? Не переменил он своих намерении?

«Костин» по разработанной для наступления кодовой таблице был псевдоним командующего дальней бомбардировочной авиацией.

— Не переменил. И навряд ли уже переменит. Будет работать, — ответил командующий воздушной армией.

— И у тебя все здоровы, никто не заболел?

— У меня все здоровы, болеть не привыкли, — усмехнулся авиатор. — До скорого свидания…

Уже позвонив, Серпилин мысленно обругал себя за это.

Звонок авиаторам — лишний звонок, а все же не удержался, позвонил! Ничего не попишешь. Чем ближе к делу, тем сильней беспокоишься. И как ни держи себя в руках, все равно это внутреннее беспокойство найдет действительный выход только завтра, в самом сражении.

Серпилин посмотрел на часы. Захаров все еще не звонил. Наверно, был в дороге. До прихода Никитина оставалось несколько минут.

Серпилин оглядел рабочий стол. Как ни странно, на нем ничего не оставалось. Все, что к этому времени было намечено сделать, было уже сделано.

«А вообще-то война в голове помещается, только когда ее по частям берешь, — подумал Серпилин, устало заводя обе руки за голову и несколькими движениями — взад и вперед — пробуя, не болит ли сломанная ключица. — Сейчас об одном подумаешь, потом о другом, потом о третьем, потом о четвертом. И так вот день за днем, год за годом мозг забит всем этим — то одним, то другим, то третьим, одно за другое цепляется, одно другим движется… А если бы взять все, что пережито, да обо всем сразу подумать: что она такое, война, из чего состоит? Голова лопнет! Никакие обручи не удержат».

— Входи, — сказал он навстречу появившемуся в дверях домика полковнику Никитину. — Садись. Рассказывай, какие у тебя секреты.

— Могу и стоя доложить, товарищ командующий. Секреты у меня короткие, на три минуты, — сказал начальник особого отдела — так его по привычке мысленно называл Серпилин, хотя особые отделы еще в прошлом году были переименованы в «Смерш».

— Ничего, не спеши, — сказал Серпилин, — кто-кто, а ты меня редко тревожишь. Не помню, когда и был…

Пока полковник Никитин, на вид молодой, а на самом деле совсем не такой уж молодой, красивый блондин, придвигал себе табуретку и садился напротив, Серпилин, глядя на него, подумал, что вряд ли за все два года совместной службы с Никитиным у них наберется хотя бы два часа разговору.

Человек молчаливый и хладнокровный, куда ему не положено, носа не сует, но и свои права помнит. Такой и должен быть контрразведчик. На глаза не лезет, докладывает редко, и то большей частью Захарову. Так уж повелось. Делает свое дело без лишних слов, а входить в подробности — как и что — нет оснований.

— Извините, товарищ командующий, — с каким-то непривычным для него выражением лица сказал Никитин. — Может, отругаете меня, что в такой день, но все же решил доложить. Когда мы весной сюда перемещались, вы в моем присутствии сказали члену Военного совета, что дорого бы дали встретить здесь кого-нибудь из тех, с кем в сорок первом из окружения шли…