Я вам, сдается, уж говорила, что день был серый, неказистый, ни то ни се.
Ни соку в нем.
Ни настоя.
Будто бы и не весна.
Весну я за собой оставила, дома, в Стратфорде, недели не прошло, такую буйную весну, когда еще не отцветет терновник, а уж боярышник в цвету.
Вот это весна.
Стратфордская весна.
Почти как та, самая первая весна, когда я только познакомилась с мистером Шекспиром и мы гуляли с ним по маю.
Он нес мои башмачки, а я подоткнула платье, юбку, и я в рубахе плясала по росе.
Мы спустились в Клоптонову лощину.
Свернули в Сниттерфилдовы кусты.
Остановились в Ингоновом лугу.
Я подпевала ручьям и птицам.
Я умывалась высокою травой.
И дикий тимьян был у меня в волосах.
Он наломал мне веточек с сережками.
Он на меня надел венок, корону, я стала королевой Мая.
А майский шест у Марстона высокий был, как великан, в ту первую весну, когда я познакомилась с мистером Шекспиром.
Одного нельзя допускать, когда гуляешь в праздник Мая.
Никогда ни единого цветка боярышника, упаси тебя Бог, не внеси в дом.
Внесешь — это смерть.
Внесешь — смерть на дом накличешь.
Дикий тимьян и ветки розмарина, пожалуйста, — те в доме очень хороши, от них дух свежий, сладкий, больше чистоты, и они заразу отгоняют.
А боярышником, тем только все двери положено украсить и окна.
Боярышник — его над порогом вешай, обвивай каждый косяк.
Но никогда, никогда, ни-ни, не вноси боярышника в дом.
Ведь померла родная его сестрица Анна в венке боярышниковом, какой сама себе сплела, когда ему всего девять годочков было, верно?
Сердечники и одуванчики цвели в лугах Сниттерфилда. И маргаритки. А я ромашками их называла.
А что клематиса по плетням у Ингона, и цветы красные, как налитые, но больше желтых.
И ведь какие мы молодые были.
Веселые, как галки.
Тот майский шест у Марстона высокий был, как мачта у сэра Фрэнсиса Дрейка на корабле [16] Немудрено, что тогда у всех было на устах имя мореплавателя и воина сэра Фрэнсиса Дрейка (1545–1597), ибо он окончил свое кругосветное путешествие 1577–1580 годов, после которого Елизавета возвела его в рыцарское достоинство — как раз ко времени описываемых событий. (Шекспир венчался в 1582 году).
, люди говорили.
И весь в цветах, и в вымпелах, и в лентах.
День целый вокруг него водили хоровод.
Я как увидела тот майский шест, так сердце во мне зашлось, и будто чары околдовали всю округу.
Хвала Создателю, известно, хотя теперь-то уж я не такая дура.
И ничего похожего, Бог мне свидетель, я не увидала в Лондоне, в тот жуткий апрельский день, когда лебеди были серые, как старые гуси, на этой Темзе.
Ни тебе майского шеста.
Никто не веселился.
Хоть до Майского дня, считайте, всего неделя оставалась.
А и придет он, Майский день, майского шеста там все равно не будет.
Лондон — какие майские шесты.
И только тридцать три башки предателей, еретиков, те да, те по шестам торчали на Лондонском мосту.
И вой стоял и грохот: река одолевала арки.
Двадцать арок.
Мне ли не знать.
Я посчитала.
От нечего делать.
Что-то ведь надо человеку делать.
Я уже помогла моему супругу мистеру Шекспиру счищать птичье дерьмо с его особы.
Он меня вежливо поблагодарил.
А я его уверила, что тут, мол, и думать не о чем.
Как положено.
Ну, и он со вниманием к моим словам отнесся.
Не стал и думать.
Стоит, улыбается замысловатой своей улыбкой, а почему улыбается, непонятно, и жужжит себе под нос.
Ну, а я рядом стою, не жужжу, совсем не улыбаюсь, и каждому понятно почему.
Сэр Ухмыл меня не замечал.
Будто сама я птичьего дерьма кусок.
Я даже думаю, он больше обо мне бы думал, будь я куском птичьего дерьма.
Ну, а я нет, я не была.
И я внимательно разглядывала вид передо мной, хоть он того не стоил.
Сочла дома на Лондонском мосту. (Сколько их, позабыла.)
Сочла, сколько арок от берега, где мы стояли, до разъемного моста, где пролазят высокие суда. (Тринадцать.)
А как сочла все арки Лондонского моста, тут я против этого Лондона вскипела.
И захотелось даже, чтоб мост этот грохнул весь в грязную реку Темзу.
И уже пожалела, зачем дома, в Стратфорде я не осталась.
Глава семнадцатая
Ненастоящий город
Если хотите знать, Лондон мне показался самым бездушным местом, где я когда бывала.
Самое бездушное место, и он грязный, этот город Лондон.
От людей воняло.
Что уж греха таить.
Воняло от них, а все равно — были они как серые призраки.
Читать дальше