Александр Коломийцев - Русские хроники 10 века

Великая Матерь Сва, прими нас, детей своих. Введи нас в Ирий, к деду нашему, Сварогу. Ибо уничтожают нас враги наши…

Два дружинника пытались выволочь старца из святилища, отобрать гусли, но тот упрямо сопротивлялся. Дружинник выхватил меч, закричал, но Богомил повернулся к Перуну и вновь запел. Кмет отвёл меч, выбирая место для удара, Якун выхватил свой. Одного дружинника ротник успел зарубить, но и на него обрушились удары. Отцовский доспех сохранил сыну живот, но удары были сильны и многочисленны. Десница повисла плетью, меч выпал из разжавшейся кисти, в глазах потемнело, и Якун без памяти упал наземь.

Перед глазами очнувшегося ротника предстала картина разорения. Храмины пылали, дружинники рушили крады, огонь пожирал капи рожаниц. Перуна, обвязанного верёвками, дружинники, предводительствуемые воеводой, волокли в Волхов. Рядом лежал окровавленный Богомил с развёрстой раной на спине. Якун посунулся к старцу, приподнял за плечо. Тот издал глухой стон, повернул голову, глянул затуманенным взором, прошептал мертвеющими губами:

– Спаси дощечки, ротник, гусли спаси, то особые гусли, – молвил и затих в вечной немоте.

Якун, закусив губу от боли, дотянулся шуйцей до валявшегося на земле меча, кое-как затолкал в ножны. Шуйцей же подгрёб к себе гусли. Приподняв голову, огляделся. Дружинники, занятые своими делами, не обращали на ротника внимания.

Да где же ты, Перун? Почто не поразишь родиями святотатцев? Почто не поможешь нам, детям Сварожьим?

Молчали небеса, не сверкали карающие молнии. Надеяться можно было только на себя.

Кособочась на дрожащих ногах, прижимая к груди левой рукой Словишины гусли, Якун выбрался из разорённого святилища, побрёл в рощу.

Добрыня пнул ногой капь Перуна, велел шестами отпихнуть поверженного бога подале от берега, молвил с усмешкой:

– Плыви, боже, до самого Нево-озера, кончилась твоя власть. Где ж твои родии? Что ж ты за бог? Сам себя оборонить не смог.

Перед возвращением в Новгород зашёл на святлище, глянуть, всё ли сделано как велено, не осталась ли в целости какая бесовщина. Приметил тело главного новгородского волхва, велел гридню перевернуть. Вгляделся в мёртвое лицо, узнал.

– Экий упрямец! Да и жить-то теперь тебе, старче, незачем. Правильно сделал, что помер, – кивнул гридню. – Бросьте тело на костёр, пускай душа улетает с миром, хоть в ад, хоть в Ирий к Сварогу.

Корсунский миссионер стоял на возвышенности, на берегу, поучал будущую паству:

– Кто есть Перун? Перун есть коркодил, издревле залёгший в Волхове. Коркодил тот лют, и к людям беспощадный. Кто по Волхову плыл, того переймал, кого топил, кого пожирал. Кто ему молился и богом называл, тех миловал, отпускал. Когда тот лютый коркодил топил да пожирал людей, то извергал гром, от которого дерева в лесу тряслись. Древние люди называли того коркодила Перун, что есть гром, поставили капища ему, и молились ему, и считали богом. Но Перун не бог. Бог же един, на Небе. Креститеся и постигнете мудрость Его. Креститеся, и я растолкую вам Божию мудрость, и будете жить по Божьей правде, а не по бесовскому беззаконию.

Говорить о милосердии божием язык не поворачивался. Излить свои мысли о Прави и правой греческой вере посчитал не ко времени. Не поймут новгородцы его после недавнего побоища, о сём позже поговорит.

Новгородцы, только что с пожара, чумазые, в грязной изодранной одежде, с опалёнными волосами, тревожно озирались.

Воробей подал знак дружинникам.

– Гоните всех в Волхов, мужей выше моста, жён ниже.

Толпы новгородцев, теснимые конными дружинниками, сходили в воду. На берегу стояли попы в чёрных долгополых одеждах, с крестами в руках, говорили непонятные слова. Новгородцы, пользуясь возникшей сумятицей, ибо никто не следил за порядком, не вёл учёта крещаемых, зайдя в воду, разбредались в стороны, проскальзывали в опускавшихся сумерках сквозь оцепление, прятались по домам. Крещению конца-краю не было видно. Путята и Воробей, взяв по сотне дружинников, устремились один на Людин конец, другой на Неревский.

Иоаким сомневался – примет ли Господь такое крещение? Крещаемые ни символа веры не знают, не отрекаются от бесовства. Молитвы священники читают над скопищами. Не есть ли это насмешка над святым таинством? Впрочем, в Киеве происходило то же самое.

На взмыленном коне вернулся довольный Добрыня, но тут же предался гневу. Вид догорающих пороков, подожжённых чьей-то чрезмерно ретивой рукой, вызвал у воеводы вспышку ярости. В сердцах хватил десницей по луке седла, да содеянного не исправишь. Он-то собирался диковинные орудия перетащить в Киев, изготовить ещё такие же. Пороки есть у ромеев, были бы и у русичей. Подъехали Путята с Воробьём, в растерянности разводили руками.