Гурам Батиашвили - Человек из Вавилона

— Не думаю, что царица осмелится сделать это, — поддержал его Джорджикисдзе, — вряд ли!

Парнавазисдзе запустил руку в бороду, почесал подбородок:

— О восстании Кутлу-Арслана начинают забывать, а царица с каждым днем обретает все большую силу. Не исключено, что именно сторонники Кутлу-Арслана в один прекрасный день посадят нас за решетку.

— Получается, иудей нас предал? — воскликнул Джорджикисдзе. — Почему ты молчишь, Абуласан?

— Если он послал письмо царице — это предательство! Предательство требует отмщения, и о возмездии мы должны подумать сегодня же!

— Ежели он нас действительно предал, он заслуживает наказания, но… — похоже, Парнавазисдзе начал сомневаться.

— Вы не правы, достойные мужи, — спокойно произнес Габаон, — вы идете неверным путем.

— Это почему же? — Джорджикисдзе не понравилось, что решение о наказании откладывается.

— Мы послали Занкана Зорабабели в страну половцев за женихом для царицы Иверии. Так ведь? — Габаон оглядел своих единомышленников. — Он доехал до места, увидел Боголюбского, ну не понравился он ему — бражничает, ничем другим не занимается. Что делать Зорабабели? Везти Боголюбского в Грузию? Нет, он поступает по-иному, и, на мой взгляд, абсолютно верно. Он сообщает нам: я ехал за одним человеком, а встретил совершенно другого. Как быть? — спрашивает он нас и теперь ждет нашего указания — либо письменного согласия.

— Выходит, он умнее нас? — воскликнул Джорджикисдзе.

— Ну почему же! Зорабабели — человек осторожный, трезвомыслящий. Он не хочет, чтобы завтра его упрекнули в том, что он привез бражника, вот и спрашивает нас, нужен ли нашей царице такой муж, — уточнил Габаон.

— А почему он спрашивает и, если спрашивает, какого ответа ждет от нас?! — не унимался Джорджикисдзе.

Абуласан встал, подошел к шандалу и стал убирать потеки воска со свечи.

— Ну и пусть спрашивает: он и сам знает, иной — бражничает, другой глух, как тетерев, третий страдает половым бессилием, но все они властвуют. — Абуласан почистил свечу.

— А зачем предлагать царице в мужья пьяницу, — со злостью спросил Габаон, — кто возьмет на себя такой грех?!

— Тогда согласимся на византийского царевича и примем как спасение все те мучения, которым подвергнут нас его оруженосцы!

— А я хочу сказать вам другое — не исключено, что этот русский княжич и не пьяница вовсе и… — Джорджикисдзе прервал себя на полуслове.

— И Занкан все это придумал? — сощурив глаза, закончил за него Абуласан.

— Нет, Занкан не пошел бы на это, но… мы прекрасно знаем Иванэ Палаванди, человека жадного и жестокого, и коварный Саурмаг Павнели также прекрасно известен нам, равно как и знаменитый Тарханисдзе, которого на козе не объедешь, но мы не знаем, что они могли предпринять, чтобы заставить Занкана написать это письмо. Разве нельзя предположить, что они велели Занкану написать это письмо, чтобы напугать нас и принудить отказаться от Юрия Боголюбского?!

— Действительно, допустим, наши враги как-то надавили на него… сохранил бы Зорабабели верность нам и стране?

В зале воцарилась тишина. Вельможи предались размышлению. Горьким было это размышление: все четверо пытались представить себе, что может последовать за их отказом от Юрия Боголюбского как вероятного жениха для царицы Тамар и как изменится их жизнь.

— Клянусь Богом, не могу понять, что это значит — предаваться бражничеству? Как может человек избрать лучшим своим другом вино?! — воскликнул Парнавазисдзе после долгого молчания.

— Я тоже не слышал о таком — зачем, почему человек должен поступать так? — проговорил Габаон.

— А я вот слышал: есть люди, для которых вино дороже всего на свете, — подал голос Джорджикисдзе.

Подобные разговоры казались Абуласану пустыми, поэтому он поставил вопрос ребром:

— Как мы поступим, достойные мужи, что изберем: Боголюбского и победу или византийского царевича и нашу погибель?

— Ну кто же предпочтет погибель? Сперва надо решить другое — верим ли мы Зорабабели, можем ли мы считать его честным человеком? — произнес Габаон.

И вновь воцарилась тишина.

— Скажите свое слово, господа, ежели мы верим Зорабабели, то, получив его письмо, обязаны поступить так, как подобает истинным радетелям отечества, а ежели мы не верим ему, решим дело по-другому.

Никто не спешил прерывать молчание, никому не хотелось выдавать свои мысли.

— Может быть, ты скажешь, Абуласан?! Ты веришь Зорабабели или нет? — обратился Габаон к Абуласану. Тот молчал, не торопился с ответом. Но Габаон не отставал от него: — Мы ждем, Абуласан, говори! — Голос его звучал почти требовательно.