Нина Молева - Граф Платон Зубов

— Положим, а обрабатывать их кому? Сам хлеб не вырастет.

— А с работами особый порядок. Не может должник новиковский долгу своего ни деньгами, ни натурой в общественные закрома вернуть, может все на общественных полях своим трудом.

— Что ж, Николай Иванович сам назначает, кому на какую работу и когда идти?

— Ни Боже мой! Все добровольно. Как у себя на наделе управятся, час свободный найдут.

— И находят?

— Еще как находят. Сам, в гостях у Николая Ивановича будучи, видел, на общественных полях работа что ни день кипит. Людей всегда полно.

— Но как же в таком случае Николай Иванович процент назначает?

— Ни о каких процентах у него и речи нет. Сколько взял, столько отдал.

— Сколько взял, столько отдал? А на что усадьбу содержать? Самому кормиться?

— Было время — на труды литературные. Нынче такой возможности нет. Где подлатать дом удастся, где какой венец в срубе сменить — крестьяне из лесу бревно-другое своими лошадьми подкинут, сами же и заменят.

— Да, хозяином господина Новикова не назовешь. А сам-то он как?

— Чуть-чуть покрепше стал. По деревне прогуливается, когда пряники да заедки в доме есть — детишкам их раздавать любит. Они за ним так стаей и ходят.

— Пословица мне вспомнилась: простота хуже воровства, без живой нитки оставит, по миру пустит.

— Еще сказать вам забыл — Семен Иванович Гамалея теперь там безвыездно живет. Когда Николай Иванович в крепости томился, он за детьми приглядывал — четверо все-таки, — да так и остался.

— Дмитрий Прокофьевич Трощинский, сосед мой по Обуховке, много доброго о нем рассказывал. Божьим человеком называл.

— Справедливо называл.

— А вам знаком он?

— Еще по киевским временам. Семен Иванович Киевскую духовную академию кончал.

— А я что-то думал, в Москве вы с ним подружились.

— И в Москве тоже. Семен Иванович сначала в Сенате служил, позже в канцелярии московского генерал-губернатора. Везде на высочайшем счету был. И то сказать, четырьмя языками в совершенстве овладел — с латинского, польского, немецкого и французского переводы с легкостью делает. Мы с ним у Новикова в Москве встречались, беседы долгие вели.

— Дмитрий Прокофьевич сказывал, что нравом Божий человек строг до суровости.

— И то правда — что к себе, что к другим. Однако Иван Петрович Тургенев души в нем не чает. С Николаем Михайловичем Карамзиным Гамалея переписку который год ведет. О материях филозофических, духовных — как натуру человеческую усовершенствовать, как к Богу ее приблизить.

— Скучаете по Авдотьину?

— По Николаю Ивановичу. Когда-то Бог приведет свидеться. Разлетаются наши мартинисты, как лист осенний разлетаются.

— Побойтесь Бога, Дмитрий Григорьевич, а как же господин Лабзин? [21] Александр Федорович Лабзин (1766–1825), писатель, издатель мистической литературы, конференц-секретарь Академии художеств. Можно сказать, столп и утверждение истины в мистических исканиях. Я и то немало дивился, что не возвращает он вас в Академию художеств. Ведь может, и спорить нечего, может.

— Господин Лабзин — другое.

— А насчет Академии…

— Насчет Академии давайте, Василий Васильевич, толковать не будем. Дорога туда мне до конца моего веку закрыта. Господин Лабзин брать на себя ответственности не будет.

— Почему же, когда вы одних взглядом придерживаетесь? Что же, вы его мартинистом не считаете? Как, никак в одной ложе состоите.

— Состоял.

Петербург. Зимний дворец. Кабинет императора. Павел I и Е. И. Нелидова.

— Вы сегодня в Дурном расположении духа, мой государь? Кто и чем мог вас огорчить с утра? А ведь это утро такое великолепное! Взгляните, не для вас ли так ярко светит солнце — оно бывает таким только в разгаре лета.

— И тем не менее это всего только осень. Глубокая осень, и у меня нет никакого желания себя обманывать некими сентиментальными восторгами.

— Мой государь! Но почему вы все время думаете об обмане? Разве наступающая зима не чудесное зрелище? А езда на санках? Вы так любили эти прогулки в Гатчине.

— Я благодарен вам за желание меня развлечь, Екатерина Ивановна, императору не до пустой болтовни. У меня слишком много дел, и если у вас нет ко мне никаких вопросов, то мы увидимся вечером.

— Как раз есть, государь. Я подумала о ваших портретах. Вернее — о том, кто бы их мог лучше всех написать. Это непременно должен быть выдающийся художник.

— Я знаю такого. Меня вполне удовлетворит. Степан Щукин.

— Но, государь!