Нина Молева - Граф Платон Зубов

— Но тогда Конюшенная контора кажется недостаточной.

— Вот именно — Конюшенная. По существу большего он не заслуживает и на действительной службе мне не нужен. О втором брате, Дмитрии, которому удалось жениться на Вяземской, не стоит и говорить. Его предел — питейные сборы. Следующий…

— Вероятно, младший из братьев — Валерьян Александрович.

— Ты прав. Наглец, одинаково известный своей жестокостью и безрассудством. То, что он лишился в Польском походе ноги, мне всегда представлялось знаком свыше.

— Вряд ли вы станете, государь, говорить здесь о каких-нибудь наградах. Кажется, они все у Зубова-младшего давно есть. И орден Андрея Первозванного, и Георгий третьей степени, и чин генерал-поручика. И все это в 23 года.

— Остается сказать, что императрица и в самом деле испытывала к этому негодяю слабость.

— Сам Платон Александрович его чрезвычайно опасался и норовил отправлять во все более дальние походы.

— Без ноги он вряд ли представлял для него опасность, хотя… Был же Потемкин одноглазым, и это не мешало ему в его похождениях. А насчет походов… Кто, кроме родного брата, мог пуститься в большую аферу, чем Персидский поход? Трудно понять, как императрица могла поддерживать затею завоевания всей западной Азии вплоть до Индии. И безответственность потрясает.

— Тем не менее двадцатипятилетний главнокомандующий сумел взять Дербент и Баку.

— Но какой ценой для нашего войска!

— Зато сам приобрел Георгия второй степени и чин генерал-аншефа. Ради этого можно было положить полки солдат.

— Но с этим преступлением покончено. Война будет прекращена немедленно, а генерал-аншеф удалится в свои Курляндские имения без права приезда в столицу. Это должно в полной мере удовлетворить его больное тщеславие и непомерное самомнение.

— Заслуженное наказание. Пожалуй, остается пожалеть только его жену.

— Ты видел ее, Кутайсов?

— Только на портрете, который рассматривал граф Ростопчин.

— И что же?

— Красавица-вдовушка. Она урожденная княжна Любомирская и первым браком была за графом Потоцким.

— И после этого выйти замуж за одноногого Зубова, сокрушавшего с звериной жестокостью ее родной край? Поистине чудны дела твои, Господи!

— К тому же молва приписывает Валерьяну Александровичу редкую грубость, легкомыслие и расточительность. Как бы ни были велики подарки ему императрицы, они скоро будут израсходованы, а супруга ничего решительно не принесла одноногому Аполлону.

— Помнится, Державин всячески превозносил достоинства графа Валерьяна, не так ли?

— Державин, государь? Да разве вы не знаете его удивительнейшей способности прокладывать себе путь по службе с помощью виршей? Он славился этим даже среди самых близких своих приятелей.

— Позволь, позволь, Кутайсов, но мне говорили, что Валерьян польстился не столько на красоту, сколько на состояние своей супруги.

— В таком случае его остается пожалеть, государь. Весь Петербург смеялся по поводу того, что былая княжна Любомирская графиня Потоцкая предусмотрела раздельное владение имуществом по брачному контракту. Генералу-аншефу в последнюю минуту пришлось проглотить эту горькую пилюлю.

— Но Бог с ним. У нас остается сам Платон.

— Он усиленно добивается вашей аудиенции, государь.

— Об этом не может быть и речи. Но я готов его назначить инспектором артиллерии. Пока. Пусть чувствует себя при деле, но не показывается мне на глаза.

— Он говорит, что почитает своим долгом…

— Его долг передо мной так велик и неоплатен, что одна аудиенция ничего не решит. Не желаю никаких объяснений. Ты понял, Кутайсов? Никаких. Если не хочешь вывести меня из себя.

— Государь, я никогда не заступался за этого наглеца и фанфарона. Мне просто показалось любопытным, как изменился весь его облик за считанные дни, во что этот надутый манекен превратился.

— Мы кончили раз и навсегда этот разговор. Хотя… хотя есть еще один член этой семьи.

— Кого вы имеете в виду, государь? Не могу себе представить.

— Не можешь? А как же красавица Жеребцова? Единственная зубовская сестра. И притом не просто красавица. Ольга Александровна куда умней своих братцев. А ее умение говорить, быть занимательной собеседницей принесло ей огромный успех в Париже. Жеребцову принимали во всех аристократических салонах, и она сумела обольстить даже эту мерзкую фернейскую обезьяну — Вольтера. Ты не обратил внимания, как избегала Жеребцовой покойная императрица? С такой соперницей ей не приходилось и думать о победе.