Сергей Горбатых - Исполнитель

– Пойдём со мной, – сказал военный в полушубке.

Костя последовал за ним в штабной вагон. Они зашли в купе, заваленное книгами, газетами, плакатами и папками с какими‑то документами.

– Заходи, садись вот на лавку. Больше места нет. Прибрать всё хочу, да некогда, – пригласил он Константина.

– Меня зовут Силаков Егор Кузьмич. Я комиссар полка. Большевик и бывший железнодорожник, как твой отец. Только я в Москве работал. Сейчас я тебя чем‑нибудь горяченьким угощу. Подожди.

Комиссар полка вернулся минут через десять с чайником кипятка и с глубоким блюдцем, наполненным до самого верха вареньем. За это время Константин достал из вещмешка все свои документы и положил их рядом с собой на деревянную лавку.

– Вот, я тебе даже сладенького принёс. Варенье. Вишнёвое! Давай теперь кипяточка‑то попьём! – произнес Силаков, наполняя две алюминиевые кружки.

– Спасибо, товарищ комиссар! – поблагодарил Константин.

– Ну, а тебя как зовут, парень? – спросил Силаков, сделав маленький глоточек.

– Меня зовут Некрасов Юрий Васильевич. Родился второго июля 1904 года в Ростове. Вот, смотрите, моя метрика! Через полгода мне уже целых шестнадцать лет будет! А меня не хотят брать на фронт! Понимаете, товарищ комиссар, я за батяньку хочу белякам отомстить! Ой, как хочу! Да, вот, смотрите, товарищ комиссар, на фотокарточке мой папа в форме железнодорожника, мама и я. Мне тогда четыре годы было. А вот мой табель успеваемости. Смотрите, всё "отлично". А вот ещё одна фотокарточка. Я в первом классе гимназии. Вот смотрите…

В дверь кто‑то постучал.

– Да, входите! – сказал Силаков.

Это был высокий военный в длинной шинели с четырьмя красными квадратами на левом рукаве.

– Товарищ командир полка, – встав с лавки, официально обратился к вошедшему Силаков. – Я, как комиссар, прошу и в то же время рекомендую принять Некрасова Юрия, сына большевика, зверски убитого белогвардейцами, в наш полк воспитанником. Мы, революционеры, строящие новое общество, не имеем права оставить на улице этого парня. Тем более, у него, кроме нас с вами и советской власти, нет больше никого.

– Согласен! Определите его в третий батальон. Распорядитесь, чтобы поставили воспитанника нашего стрелкового полка Некрасова Юрия на довольствие! – распорядился командир полка.

– Спасибо! – радостно подскочил с лавки Некрасов.

Юрий с ужасом осмотрел закопчённую теплушку, которую занимал взвод Ивана Саленко. Высокие трёхъярусные нары из неструганных досок были чуть присыпаны соломой. Вокруг раскалённой до малинового цвета чугунной печки‑буржуйки сгрудился весь взвод.

– Ну что, Некрасов Юрий, полковой воспитанник, кидай свой "сидор" на нары и сядай к нам! – сказал Саленко.

– Тебя как, хлопчик, зовут? Не услышал я, – спросил высокий худющий красноармеец с рябым лицом и огромными оттопыренными ушами.

– С такими ухами, как у тебя, Рябовол, и не услыхать… – раздался чей‑то издевательский голос.

– Цыц, сопля! – взвился рябой.

– Меня зовут Юрий, – представился Некрасов.

– Кажи мне, Юрок, чё тебе дома не сидится? – поинтересовался Рябовол.

– Нет у меня дома, дяденька красноармеец, – печально ответил Некрасов и, добавляя новые подробности, принялся рассказывать о "матери, умершей от сыпного тифа и отце‑герое, повешенном на вокзале беляками". Когда он замолчал, в теплушке царила полная тишина. Было очевидно, что его рассказ потряс всех слушавших.

– Во…во…во, оно то же самое и с нами будет! Поубивают всех нас на этой войне, лихоманка бы её взяла, наши жёны поумирают. Детишки же наши с протянутой рукой по свету мыкаться будут, – с болью выдохнул, едва не плача, невысокий белобрысый красноармеец лет двадцати двух.

– Евсюков, цыц, щучий сын! – резко оборвал его Саленко. – Вечно ты скулишь, как пёс поганый! Тоску на всех наводишь.

– Наступила тишина. Все думали о чём‑то своём. Только в буржуйке громко потрескивали поленья.

Рябовол достал из кармана шинели тощий кисет:

– Вот дела! Табачку совсем не осталось. Курить, ох как хочется! Аж ухи пухнут.

– Не приведи господи, если они у тебя опухнут! Тогда дверь в теплушке придётся распиливать, чтобы тебя наружу вытащить! – ехидно заметил кто‑то.

Вагон затрясло от дружного смеха.

– Дяденьки, у меня табак есть, – предложил Юра и полез в свой вещмешок.

– Что, сурьёзно? – не поверил Рябовол.

Некрасов вручил Саленко три пачки табака в фабричной упаковке.

– Мать честная! – удивился комвзвода. – Настоящий‑то табачок, не самосад. А пахнет то как! Чуете, братцы?