Вильхельм Муберг - Ночной гонец

Они стояли у колодца под вечерним небом и, протянув друг другу руки, дали клятву. Сам вышний судия был тому свидетель. И теперь они таят в груди ноющую рану.

Скупы стали на слова крестьяне Брендеболя и не ведут меж собою бесед, как прежде. Они точно стыдятся друг друга. Стараются не глядеть друг другу в лицо. Тот, кто говорит, отводит взгляд в сторону, тот, кто слушает, не смотрит на говорящего. Все они таят что-то на душе, и оттого глаза их не встречаются. Каждый из них скрывает тайную, постыдную рану, которую и помянуть совестно. Взгляд обнажает эту рану, и потому глазам лучше не встречаться, Каждый из них знает, что и другого мучит такая же рана, и они молча уговорились: «Не тронь мою — и я не трону твою! Дадим друг другу покой!»

И только одни из них осмеливается бередить эту срамную рану, он не разделяет позора с другими. Это самый старый из них — Клас Бокк. Иную рану получил оружейник на старости лет — удар шпагой от челядинцев Клевена. Он получил ее, когда стал обороняться и отказался идти на барщину. Но рана эта не позорная, ее незачем скрывать от люден. Рана в руку — почетная рана, не грех ее и обнажить. Его рана — знак мужской доблести, и потому он может бередить тайную, ноющую болячку других. Это рана тех, кто не оборонялся; не исцелится она, потому что ее нельзя обнажить при свете дня и подставить живительным лучам солнца. Ее надо держать в тайности. Рана, которой стыдятся, не заживает. Никто не станет показывать ее, никто не скажет: «Эта рана у меня из-за трусости». Рана эта позорней парши. Точно коросту, скрывают ее от людских глаз. Зуд от нее — как от укуса вши. Нет от нее покоя человеку; он бередит ее с утра до ночи, а она все зудит и зудит. И другие непрошено бередят ее.

Оружейник, тот, кто получил рану в честном бою, спрашивает: «Почему не сделали вы так же, как он? Почему все вы не сделали так же, как человек из леса?»

Когда односельчане по вечерам идут с барщины, Клас Бокк бросает им дерзкие слова: «Своей земле вы теперь не хозяева. Не хозяева вы теперь своему грешному телу! Над вами чинят беззаконие. Нет вам больше мира и покоя в собственном доме». Неужто так будет во веки веков? Тогда уж лучше им лежать в могиле под зеленым дерном. Что же им делать? Это-то они знают: расправиться с теми! Кто такие те, ясно без слов. Оружейник не назвал никого по имени, да и нет в этом надобности. Это прежде всего тот человек, а потом все его прихвостни и приспешники. И едина у людей воля и дума — расправиться с теми. Но, может, они упустили время? Может, уже слишком поздно? Они смирились и покорно ходят на барщину, но доброе оружие еще при них. Еще не опустела стена над почетной скамьей. Исстари висит на ней оружие, и крестьяне носят его при себе, куда и когда хотят, и в будни, и в праздники. Это право свободного человека все еще сохранилось за ними. Они не какие-нибудь недоноски, хотя и надели на себя по доброй воле господское ярмо. Но фохт косится, завидев в деревне крестьянина с мушкетом и топором. Он говорит, что все это оружие надо убрать с глаз долой. Этот душегуб Сведье раздробил плечо Нильсу Лампе, и случилось такое кровавое дело потому, что крестьянам дано слишком много воли и они повсюду таскают с собою мушкеты и топоры. Если в деревне не будет мира и покоя, то придется и на сей счет завести иные порядки. Но Борре надеется, что с той поры, как этот смутьян из Сведьегорда ушел в лес, в деревне некому больше затевать раздоры.

В Брендеболе нет трусливых недоносков. Но отчего же тогда они не пускают в ход оружие, как подобает мужчинам? «Может, уже слишком поздно?» — спрашивают они, упав духом. Никогда не поздно вернуть свою честь, подстрекает их оружейник; никогда не поздно избавиться от бесчестия. Брендебольцев слишком мало, и сами они не могут помочь себе. Но идут толпы крестьян на барщину и в других деревнях. Идут крестьяне в Ростоке и Хеллашё, в Гриммайерде и Рюггаму, в приходах Экеберга и Ленховда, в уездах Линнерюд и Лонгашё. Идут крестьяне во всех уездах Вэренда, Сёдермёре и во многих других уездах окрест. И если каждый из собратьев постоит за себя, то все они станут свободными. Если они сговорятся и поднимутся на помещиков, то все добудут себе волю. Почему же не скачут гонцы с факелами?

Кучка крестьян медленно бредет от деревни к поместью. Они не отстояли своих вольностей, когда пришло время, а теперь ждут помощи, откуда бы она ни пришла. В годы лихолетья косили по деревням священный огонь. Может, где-нибудь зажгут его и теперь? Может, его уже носят по деревням?