Юрий Когинов - Багратион. Бог рати он

— Принц Пьетро, чтобы выйти на север, в нужную вам долину, и притом обойти французов, остался один путь. — Антонио посмотрел в лицо Багратиону.

— Снова в горы? Вверх, ближе к Богу?

— Всего один подъем через хребет Росшток. А за ним — Муттенская долина. Там, внизу, в Муттене — и харч. А у солдат — уже ни сухарей, ни ложки муки.

Снова — глина и голые скользкие камни. И Дождь. Уже со снегом. Одна радость — нет глухих и бездонных ущелий. Но если не на дне каменного мешка, то здесь, на узких охотничьих тропах, оставляют солдаты тела своих выбившихся из сил товарищей.

В пять утра шестнадцатого сентября Багратион начал подъем на Росшток. В пять вечера стал спускаться. А там, внизу, обнаружился французский пикет. Как доложила разведка, около ста пятидесяти солдат.

Если сразу отрезать им путь к отходу в долину, французы сами окажутся в мешке. Вокруг горы, которые перестанут быть для них защитой, а обернутся западней.

Багратион приказал гренадерам с казаками, прячась за леском на склонах, обойти пикет и ударить с тыла и флангов. Сам с егерями пошел на противника в лоб.

Более ста солдат после короткой схватки подняли руки вверх. С ними — и офицеры.

Но страшная весть обрушилась на головы Суворова, Багратиона и всех других подошедших войск: корпус Корсакова, к коему они спешили, разбит.

Никто вначале не поверил в это. А более всех — Суворов. Как может случиться такое, ежели у Корсакова не менее штыков и сабель, чем у Массены?

— Нет, такого не может произойти! — Суворов даже вскричал и велел привести к нему местного жителя, который только что прибыл из Цюриха и сам видел русских солдат, которых французы толпами гнали в плен.

— Клянусь пресвятою Девой Марией, — осенил себя крестом вошедший. — Я делаю сыр и сам отвожу его на продажу в долину. Так вот, в тот, говорят, день, когда вы, ваше высокопревосходительство, штурмовали Урнер-Лох и переходили Чертов мост, французский генерал Массена напал на русского генерала Корсакова. Я сам слышал: Корсаков разбит наголову. Это говорили и французские солдаты, и ваши русские офицеры, кто знает языки, на которых мы говорим.

Мертвенная бледность покрыла лицо фельдмаршала. На лбу выступили капельки пота.

— Проклятый гофкригсрат и проклятые мулы! Из-за них я подарил Массене целых пять дней. Не будь моей задержки — мы бы успели. Но Корсаков, Корсаков!.. Как угораздило его против равного ему числа солдат — и так опозориться, так проиграть?

Он остановил свой гнев, глянув в лицо сыродела:

— Ты все мне сказал? — И увидев, что тот мнется, что-то недоговаривая, приказал: — Говори как на духу, ничего не утаивая!

— Да я как пред Господом, ваше высокопревосходительство… Разве только, слышал я, Массена бахвалится. Через несколько дней, обещает он своим солдатам, к тем сотням и тысячам русских пленных у него в руках окажется сам фельдмаршал Суворов и сын русского императора, что идет вместе с Вами…

На заседание военного совета Багратион явился перовым. Суворов, вопреки обыкновению, был при полном параде-в фельдмаршальском мундире со всеми регалиями. Однако странное дело: Александр Васильевич даже не повернул головы в сторону вошедшего, словно не только не узнал в нем своего любимца, но вовсе его не заметил.

Да и как было заметить, коли взгляд — куда-то в сторону, а сам — из угла в угол, быстро выговаривая отдельные слова. Багратион едва сумел разобрать.

— Парады!.. Разводы!.. Превеликое к собственной персоне уважение… Выйдет из дворца — шляпы долой… Помилуй Бог, и это нужно, да вовремя… А нужнее знать, как вести войну. И сие умение требовать с подчиненных — от генерала до нижнего чина. Наипервейше — только это! Уметь бить, знать местность, уметь расчесть, уметь не дать ввести себя в обман. А битому быть — искусства и мудрости не надо. Да они, плац-парадные генералы, к сему привыкли — их всегда били. Я ж не бит и привыкать к сему не хочу!..

Не было случая, чтобы вот так — лицом к лицу — и не обратился! И Петр Иванович, стараясь не помешать, вышел.

У дверей — добрый круглолицый Дерфельден.

— Знать, еще почивает?

— Какое, Вильгельм Христофорович! Мечется из угла в угол и говорит сам с собою.

— То — беседа с Богом, любезный князь Петр Иванович. Еще с турецких войн знаю за ним такое: когда все ставится на кон, особливо самое наиглавнейшее — честь и достоинство державы и монарха, к нему, нашему Создателю, — его первые слова. Они — обращение за поддержкою и укреплением сил. А нынче…