Юрий Когинов - Багратион. Бог рати он

Багратион вынул из кошелька, похожего на кисет, монету и подал ее Лукину. И — Мурашкину с Николушкиным:

— Подполковнику не докладывать. Я — начальник, и я распорядился. А вам и всем товарищам вашим запомнить: у жителей самоуправно и стебелек сена не должен быть уворован или уведен силою. За все — платить! Далее будет хуже — кончатся сухари. Раздадим остатки муки — по ложке иль две. Все! Более — неоткуда! А чтобы не пропасть — вот тебе, Мурашкин, считай, артельные деньги. Убьют тебя — Николушкин будет знать, где казна на харчи. Тебя же не станет Лукин в ответе за общее добро. Тут — половина моего жалованья за три месяца. Другую половину отдам в Шестой свой егерский полк.

— А как же вы, ваше сиятельство? — растерянно произнес Мурашкин.

— Мне много не надо — ложку затирухи да кружку кипятка из вашего же котла. Чаю, не прогоните? — Багратион повернулся и заспешил к дому Антонио.

Тот уже появился в дверях. За ним — Суворов.

— У тебя, князь Петр, порядок отменный? — спросил фельдмаршал и сам себе ответил, довольный: — А чего мне, старому дурню, глупые вопросы задавать? У тебя и солдаты сыты, и никаких конфузов в баталионах.

— Так точно, ваше сиятельство, — согласился Багратион. — Какие будут ваши распоряжения, Александр Васильевич? Идти первым?

Суворов усмехнулся, подтолкнув в бок, по-дружески, Антонио, уже облаченного во все походное.

— Видишь, Антонио, каков твой принц, — все норовит первым, как говорят у нас в России, наперед батьки в пекло! — И — Багратиону: — По дороге, французскому генералу Лекурбу в лоб, я сам поведу колонну. В обход слева пойдет Розенберг. Дам ему тысяч шесть штыков. Тебе же, князь, с отрядом твоим карабкаться вместе с Антонио аж на самый пик Сен-Готарда. Чтобы оттуда, когда я встречу Лекурба, ты — ему на загривок сверху, словно лесная рысь.

Главное — это половчее поставить одну ногу. Чтобы, не дай Бог, не попала она на глину или на какой-нибудь округлый камешек-окатыш. Затем, ухватившись рукою за выступ скалы, подтянуть другой сапог.

Нет выступа в скале — упрись штыком. Но помни: ни мелкого крошева камней, ни тем более ошметка глины не должно оказаться под подошвой.

Коли не углядел и случилось такое — хана! Тогда сапог соскользнет, и только единое чудо может тебя спасти, — если грохнешься всем прикладом на тропку, по которой за тобою гуськом такие же, как ты, солдаты.

То ли подхватит кто тебя, бедолагу, то ли ты сам, раскровенив при падении локти и лоб, удержишь себя от неминучей погибели. А не успеет сосед или сам ты в последний момент не ухватишься, не зацепишься за что ни попало — гибель! Ухнешь вниз, в теснину, и только эхо на сто ладов вознесет над ущельем твой предсмертный крик.

— Держись, сердешный. Вон за тот валун хватайся.

— Сам с головой! Знаю, за что хвататься. Коль вниз понесет, первым делом за твой огрызок ухвачусь.

— Ну балагуры! Ну насмешники! — стараясь остановить хохот, пригрозил фельдфебель Мурашкин. — Вам бы все хиханьки да хаханьки. А помочь товарищу — первейшее дело. Вон, Николушкин, назади тебя неловкий такой ковыляет. Кто таков? А-а, Семенов? Ты что ж, так-растак тебя, опять мокрые подвертки в сапоги сунул? Остановимся — я т-т-тебе покажу, как портянки беречь, чтоб всегда пару сухую в запас иметь.

— Ти-ха! В голос не шуметь — опасно! — вдруг от одного к другому, уже в шепот, передавалась команда от головы колонны. И сразу громкий говор и смех стихли. Только — шелест шагов да шелест каменьев из-под ног. И через каждую, должно быть, сотню иль полторы шагов — этот вот самый раздирающий душу предсмертный человеческий вскрик.

— Стой! Вон видишь? Еще один пошел вниз — душа распростилась с телом.

— А как закричал! Я сам чуть от страха не грохнулся за ним следом…

— Опять смешки? Человек с жизнью расстался, а вы… Царство ему небесное!.. — Опять фельдфебельский строгий голос. — Смотреть в оба. Друг друга — страховать!.. Скоро дойдем до места…

Чем выше поднимались, тем меньше оставалось сил. И тут не то чтобы острым, ядреным словом поддержать дух, даже просто перекинуться словом с соседом не хотелось. Когда же кончится эта мука? И куда идем — не прямиком ли в ад, в урочище Сатаны?

Нет, никто в целом войске не представлял себе такого похода, чтобы час от часу — к самому небу. А чем выше ступает нога, тем дальше и дальше до неба. Кругом — космы тумана, и сверху — вновь холодные струи дождя.

Откуда и как заполз тот туман и полил дождь? Теперь и не скажешь себе: гляди в оба. Только как слепец, пробуй дорогу ощупью, смиряй шаг. А как смирять, коли сказано самим князем Багратионом: «Поспешай, ребята! Сил не беречь, себя не жалеть, а чтоб на самой вершине быть к сроку…»