Юрий Борев - Фарисея. Послесталинская эпоха в преданиях и анекдотах

Деревенской прозеуделяли восторженное внимание и критика, и издательства, и переводчики. Эта литература имела серьёзные завоевания, например, «Привычное дело» Василия Белова, «Живи и помни», «Прощание с Матёрой» Распутина. Ещё до того, как опустели полки продовольственных магазинов, до того, как партия стала срочно сооружать очередную вавилонскую башню — Продовольственную программу, писатели-деревенщики смело осудили тогда ещё не подсудные коллективизацию и раскулачивание и заговорили о неблагополучии в деревне. Эта социальная смелость деревенской прозы обусловила её художественные достижения. Однако сама идеология деревенской литературы потерпела крах.

Писатели-деревенщики стали отрицать городскую культуру, утверждать, что в обществе всё пришло в запустение, а город прогнил, но есть в этой пустыне духа оазис — деревня. В ней истинная жизнь, потому что сохранились нравственно-духовные основы бытия народа. Согласно этому литературному направлению, крестьянин — единственный истинный представитель народа, единственный носитель идеалов, деревня даёт основу для всеобщего национального возрождения страны.

Деревенская литература смело показала бесчеловечность сталинской аграрной политики, разорившей деревню. Деревенщики исходили при этом из общечеловеческих идеалов, которые только и плодотворны в искусстве. Патриархальность крестьянина утверждалась ими как высшая нравственная ценность и идеал. Однако вскоре общечеловеческая точка зрения была вытеснена узкоклассовой — крестьянской. Сельская жизнь перестала измеряться общечеловеческим, как это было в первом периоде развития деревенской прозы, а всё человеческое стало измеряться крестьянским. Взамен сталинской пролетарской партийности писатели-деревенщики обрели не менее узкую — крестьянскую, и сразу единый добрый мир превратился во враждебный, полный опасностей: иноверцы, инородцы, рок-музыка, модернизм, эротика, Запад. И стали писатели смотреть на этот мир очами отчаяния и муки, ненавидя многое в этом мире и воображая ненависть мира к себе. Так возникла иллюзорная идея русофобии, идея объективно имперская, реваншистская, сталинистская, построенная по превратной закольцованной схеме: я всех вас ненавижу — значит, вы ненавидите меня, а поскольку вы меня ненавидите, я ненавижу вас и готов за себя постоять и вас уничтожить. Самая главная незадача деревенской литературы — её герой, воспеваемый и утверждаемый ею, давно уже не патриархальный крестьянин и даже вообще не крестьянин, а Люмпен-крестьянин. Плодоносившая ветвь нашей литературы — деревенская проза — высохла, потому что не может быть идеалом крестьянин, превращённый раскулачиванием, коллективизацией и десятилетиями несвободного труда в люмпен-крестьянина, не способного прокормить свой народ. Люмпен-крестьянин сегодня не хочет взять землю, завидует новому фермеру и живёт по формуле: казалось бы, какое мне дело, что у соседа корова сдохла, а всё-таки приятно. Для воспитанного на раскулачивании сознания нестерпимо, чтобы кто-то выбивался из всеобщей нищеты. А уж если кто-то осмелится работать по-настоящему — родная деревня, неровен час, со свету сживёт. Для люмпен-крестьянина зажиточный крестьянин — это какой-то чужой и сомнительный человек. Можно ли такого люмпен-крестьянина, забывшего и землю, и бога, выдавать за идеал? Он не может быть героем великой литературы.

Ещё одно направление русской словесности — люмпен-интеллигентская литература.Люмпен-интеллигент — человек с нахватанной культурой, знающий кое-что кое о чём, не имеющий философического взгляда на мир, не чувствующий за него личной ответственности и привыкший мыслить свободно в рамках осторожного фрондёрства. Профессионально люмпен-интеллигент вооружён скопированной у истинных формой, что придаёт его творчеству некоторую убедительность. Однако ни развить, ни применить эту форму к реальным проблемам бытия ему не дано. Его сознание пусто. Люмпен-интеллигентскую литературу создают художники, овладевшие формой, прекрасной культурной традицией, но не знающие, что сказать людям. Изысканную форму они используют для выразительно-образной передачи высокохудожественных мыслей о чепухе. Часто это бывает у современных поэтов, хорошо владеющих стихотворной техникой, но лишённых культурно-философского потенциала для осмысления современности. Иногда это проявляется и в высокохудожественной прозе ни о чем, выдвигающей в качестве героя собственное альтер-эго, человека пустого, слабовольного, мелкого шкодника, способного «ухватить, что плохо лежит», но не способного на любовь, не умеющего ни дать женщине счастья, ни стать счастливым самому. Такова, например, проза Михаила Рощина. Люмпен-интеллигент не может быть ни героем, ни творцом высокой литературы.