Д. Коштолани - Нерон

Когда, наконец, крестница Юлиана, с прозрачной бледностью на щечках, с еще шире раскрывшимися удивительными глазами, вновь появилась во дворе, высокая, стройная, и, не то от усталости, не то вследствие каких-то перемен, не захотела больше играть со своими сверстницами, Исидор предложил себя в учителя ребенку. Неловко улыбаясь, явился он к Теону и рассудительно объяснил ему, что он слишком велик, чтобы быть учеником, и слишком молод для учителя, и ему полезно бы было попрактиковаться для начала на образовании маленькой Гипатии. Исидор побледнел еще более обыкновенного, когда его предложение было принято без всякого возражения.

С этого дня Исидор сделался учителем маленькой Гипатии. Никто не интересовался ей, даже собственный отец. Один Исидор узнал, что в Академии росло новое чудо. Но Гипатия была не похожа на него. Ему было тринадцать лет, и он ни разу еще не произнес «почему». Он измерял мыслью подземные и небесные пространства, узнал всех поэтов и всех богов, изучил книги критиков и атеистов; одного за другим отбросил и поэтов, и богов, и критиков, и атеистов. И ни разу не сказал «почему?». А эта маленькая чудесная девочка, с ужасными черными глазами, спросила: «Почему?» в первую же минуту первого урока, когда Исидор, нарисовав на доске букву, сказал: «Она означает „А“». — Почему? — Счастливые часы! Счастливые годы!

Скоро все привыкли ежедневно в хорошую погоду видеть Исидора со своей маленькой ученицей в лавровом саду первого дворика. Только для учителя и его маленькой ученицы их жизнь не казалась однообразной. Исидор не знал, как учат детей. Он не учился этому и не видал, как делают это другие. Да если бы он и знал это, крестница императора шла своим собственным путем. Она хотела знать все и ничего отдельно от остального. Только через два года научилась она бегло читать и писать, но к этому времени уже целый мир был в ее маленькой головке. Она не соглашалась написать ни одной буквы, не узнав смысла ее знака и наиболее красивой ее формы и ее истории. Исидор должен был мучиться, чтобы научить девочку азбуке так, как она сама этого хотела. Гипатия хотела знать то, над чем никто не задумывался, а Исидор согласился бы скорее откусить себе язык, чем хоть раз ответить ей: «Этого я не знаю». В книгах и у египетских жрецов узнавал он все, чего ему еще не хватало, чтобы удовлетворить ребенка. Вооруженный новыми знаниями, вступал он в садик или в комнатку и, как сверстник, выкладывал все, что приносил с собой. Ему приходилось рисовать иероглифы, из которых возникли греческие буквы, и латинскую форму, принятую римлянами. Это была дивная игра: один за другим рисовать, читать и писать три знака, а затем идти в город мертвых, рвать там цветы и разбирать надписи на гробницах, болтая о божественных бессмыслицах, в которые верили египтяне; или бежать к двум великим обелискам и говорить о древних египетских царях, воздвигших эти камни в знак своего господства над миром и все-таки побежденных затем нами — греками. Прекрасно было целый месяц бродить по дельте Нила и удивляться мудрости, с которой составитель египетского алфавита позаботился о том, чтобы со знаком буквы дельты можно было связывать нечто более глубокое. Прекрасно было узнавать чудеса Нила, сказки о его разливах и обмелениях, о богах, высылавших его для оплодотворения страны, о Ниле и его шестнадцати детях, безграмотных, но все же таких хитрых и хранивших такие прекрасные тайны, что Исидор часами мог говорить, а Гипатия часами могла слушать, — оба одинаково неутомимо. Это была школа! В одном углу кушетки сидел Исидор, направив свои болезненные глаза на ребенка, и говорил, говорил все, что узнавал для нее одной, а она в другом углу старалась впитать в себя все своими огромными глазами, так же как она впитывала ими солнечный свет. Когда ей хотелось вставить одно из своих вечных «почему?», она вскакивала перед учителем и, потянув платьице на коленях и расставив ручонки, кричала: «Как так?», или «Почему?» или даже «Я этому не верю!». Тогда выскакивал учитель и грозил ее наказать, а она бегала вокруг стола и, хлопая в ладоши, кричала: «Я этому не верю, я этому не верю!». Тогда он брал грифельную дощечку и чертил или писал ей сказанное, и девочка, положив дощечку на ковер и подперев головку руками так, что справа и слева между пальчиками струились черные кудри, долго, долго рассматривала и читала в безмолвном внимании. Наконец, успокоившись, она вставала и говорила только: «Дальше!». Тогда Исидор был счастлив и рассказывал ей в награду прекрасную сказку из Одиссеи, чтобы, наконец, не говорила она своего вечного: «Почему?».