Мэтт Риз - Имя кровью. Тайна смерти Караваджо

Молодой натурщик держал опущенный меч, пока Караваджо выписывал блики света – в центре и на острие лезвия. Костанца смотрела с верхней ступени лестницы. Караваджо написал лицо не с натуры. Сжатые губы и исполненные жалости глаза казались ей знакомыми, но она не могла припомнить, кому они принадлежали. В протянутой вперед руке юноша держал отсеченную голову.

Черты лица еще не были прописаны. На темном фоне виднелись только спутанные волосы и борода. Желтовато-коричневая краска на щеках уже засыхала.

– Это ведь Давид с головой Голиафа, Микеле?

– Да, госпожа, – ответил Караваджо, не отрываясь от работы.

Она перевидала много изображений Давида, но такую картину видела впервые. Всегда Давид представал торжествующим – и изваянный еще маэстро Донателло воин в шлеме, и мускулистый гигант божественного Микеланджело, увиденный ею на флорентийской площади.

– Давид у тебя такой грустный!

Костанца попыталась вспомнить, каким Караваджо был в детстве. «В этой картине так много от мальчика, которого я когда-то взяла к себе».

– Ты ведь себя написал, Микеле?

Он круто повернулся. От неожиданности она сделала шаг назад. Рана на щеке, дергающийся глаз, сутулые плечи, шрамы – все показалось ей угрожающим.

– Этот мальчик похож на тебя, – указала она на холст дрожащим пальцем.

– Вы ошибаетесь, госпожа.

Натурщик сошел с места и потянулся к вазе с фруктами, стоящей рядом с ним. Он подбросил виноградину в воздух и поймал ее ртом.

– Стой смирно, – велел Караваджо и набрал на кисть краски с палитры. – Мне надо работать, госпожа. Я провожусь до утра: надо закончить вовремя, чтобы отплыть завтра с отцом Леонетто.

– Но высохнет ли к тому времени краска? Времени осталось совсем немного.

– Прошу вас, госпожа, – почти крикнул он и сразу пристыженно понурился, сожалея о том, что повысил голос. – Холсты можно упаковать так, чтобы краски не смазались. А теперь оставьте меня, ваша милость.

Когда она ступила на лестницу, Микеле уже склонился над холстом, работая над складками драпировки, спускавшейся с плеча юноши. Костанца не сомневалась, что этот Давид будет шедевром. Он перевернет каноны изображения мудрейшего библейского царя. Она смотрела, как двигаются мышцы Караваджо под тканью блузы. Ее наполнила любовь к тому, чей гений, может быть, даже спасет Фабрицио. Любовь она узнала и в его увлеченной работе. «Что бы ни случилось много лет назад, мои мальчики любили друг друга, и эта любовь жива».

– Микеле, – позвала она.

Он оглянулся и нетерпеливо вздохнул.

– Спасибо тебе.

Фонарь отбрасывал с потолка глубокие тени, так что глаз Караваджо не было видно. Но ее потянуло к ним. Захотелось войти в эти темные пещеры и спуститься в сердце, которое так часто было закрыто для нее.

Мальчик подкинул еще одну виноградину – и засмеялся, когда она отскочила от его губы и покатилась по полу.

– Спокойной ночи, госпожа, – Караваджо вернулся к работе.

Под лоджией дворца Стильяно стояла повозка, нагруженная небогатым имуществом Караваджо. Художник положил сверху свернутые холсты и подошел к Костанце. За ночь он ссутулился еще больше – как будто завершение картин для Шипионе исчерпало все запасы его сил.

– Ты не забыл грамоту кардинала дель Монте? – Костанца сжала его руки в своих.

– Она при мне, госпожа.

– Не пройдет и дня, как ты будешь в Риме, в безопасности, помилованный. за ту драку. Ты будешь свободен.

«Папа может отпустить мои грехи. Но молиться мне остается только Богу и Лене». Он поклонился Костанце. Она обняла его и прикоснулась губами к шраму на его щеке. Одиночество сжало его сердце.

– Картины для кардинала Шипионе тоже взял?

Он протянул руку через борт повозки и похлопал по свернутому и перевязанному бечевкой холсту.

– Вот они. Святой Иоанн, Магдалина и Давид. Когда доберусь до корабля, упакую их как надо. Сейчас я слишком тороплюсь в порт, – он прыгнул на козлы и уселся рядом с возчиком. Когда мулы медленно двинулись с места, он дотронулся до плеча Костанцы. – Фабрицио скоро вернется к вам, госпожа.

– Если будет на то воля Господня. Тогда мы уж больше не разлучимся. И у тебя я больше ничего не попрошу. Тыс самого детства приносишь ради меня жертвы.

Он открыл рот, чтобы возразить, но она протестующе вскинула руку:

– Я знаю, что ты покинул мой дом ради Фабрицио. Вряд ли я когда-нибудь смогу понять, чего тебе это стоило. Ты чист передо мной.