Мэтт Риз - Имя кровью. Тайна смерти Караваджо

Она очень больна, Микеле. Ее кожа землисто-серая, под глазами и вокруг рта темные круги. Ее губы свинцового цвета, и, увы, при кашле она харкает кровью, как случилось и сейчас, когда она диктовала это письмо.

Я знаю, что ты пытаешься добиться помилования – и что на это нужно время. Онорио находится в изгнании в Милане, ожидая прощения, и Марио тоже не здесь – он на Сицилии. Брат Рануччо уехал из Рима по той же причине. Надеюсь, что ему неизвестно, где ты сейчас. Я пошлю это письмо через дель Монте и не буду спрашивать, где тебя искать.

Я слезно просил дель Монте заступиться за тебя перед Шипионе. Мои мольбы его разгневали – он говорит, что твое дело и так не идет у него из головы, а кардиналу-племяннику не нужны напоминания от третьесортного художника. Я ответил, что он может считать меня хоть десятым сортом, только бы за тебя заступился.

Для Лены я сделаю что смогу, Микеле, хотя я сейчас не при деньгах. Я помогаю жене Онорио, которая впала в нищету, потому что наш друг ничего не посылает ей из своего изгнания, а ей пятерых детей кормить. Бальоне со своей шайкой заграбастал себе все заказы, которые могли бы достаться мне. Возвращайся в Рим. Обязательно, Микеле.

Твой друг, соскучившийся по нашим былым проделкам,

Караваджо поднял глаза на свою картину. Дева держала на руках младенца Христа. Художник придал мальчику черты Доменико – но сейчас Микеле подумал, что нет, он похож на ребенка, который родился бы у них, если бы у Лены не случился выкидыш. Микеле опустился на колени, прижав к сердцу письмо. Если бы он сейчас дополнил ее образ еще несколькими мазками, может, она сошла бы с холста, положила ладони ему на щеки и спросила: «Почему ты не сделал этот мазок два года назад?» Ах, если бы его таланта оказалось достаточно, чтобы явить ее во плоти… Тогда она была бы с ним.

Он поднялся на ноги. «Я сделаю так, чтобы она была со мной!»

В Карита – неспокойном квартале, населенном испанскими солдатами и их шлюхами, – он вошел в таверну Серильо. Дым очага ел глаза. Он купил бутылку вина, торопливо осушил первый кубок, затем повернулся к сидевшей за соседним столом компании и поднял второй. От Лены пришло письмо. Она его любит.

Микеле ел пышки, обжаренные в водорослях, заменявших соль. Он потребовал еще кувшин вина – шлюхи за угловым столом обернулись на его громкий голос. Одна из них направилась было к нему, но остановилась, услышав музыку.

Вошел музыкант с грустным лицом. Он играл на флейте тарантеллу – пальцы так и мелькали, проворно зажимая отверстия. За ним появился слепой, отбивая ритм шесть восьмых на тамбурине и хрипло распевая на непонятном Караваджо диалекте. Девицы вскочили и принялись отплясывать, подпрыгивая на одной ноге и притопывая в такт другой. Та, что обратила внимание на Караваджо, схватила его за руку: «Потанцуем, красавчик?»

Он едва мог рассмотреть черты ее лица: вино подействовало быстрее, чем он ожидал. Сероватый свет из окна упал на косу, уложенную поперек головы – от уха до уха, как у Лены. Она была такого же роста, как Лена, с такими же четкими греческими бровями. Скоро он снова увидит свою Лену – во что бы то ни стало проберется к ней в Рим. Он, смеясь, осушил кубок и присоединился к танцующим.

Женщины покачивались в танце, подняв руки над головами. «Лена… – он выпил еще, голова закружилась. – Лена любит меня». Шлюшка оплела его колено своей ногой, прижимаясь к нему в танце. Когда она смеялась, в ее дыхании чувствовался молочный запах моцареллы. Он обнял ее крепче.

Одна из девиц достала кастаньеты – прищелкиванье деревянных трещоток задавало бешеный ритм. Танцующие запрыгали и закружились, словно отравленные ядом тарантула, давшего название этому танцу. Караваджо почувствовал, как из тела его выходит то, что убивало его так же верно, как паучий яд. Он закинул назад голову и со смехом крикнул: «Лена!» Соблазнительница плеснула вина в его смеющийся рот.

Ночь рассыпалась на отдельные мгновения, состоящие из вина и восторга освобождения от страха и одиночества. С испанским солдатом он бросил кости на скамью и заспорил, когда те покатились по полу. Он шлепал картами по столу, играя в калабрезеллу – обвинял в шулерстве рыбака, припрятавшего червового валета, и незаметно доставал из рукава бубнового короля.

Он съел фокаччу, которая показалась такой вкусной, что он пристал к повару, выпытывая рецепт, – девице пришлось оттащить его прочь. Потом он лежал с ней в душной комнате над таверной, стонал, кричал и хватал ее за грудь. И заснул в ее объятьях, плача и бормоча.