Миро Гавран - Юдифь

Шуа смерила меня подозрительным взглядом:

— А ведь слышны были не только его стоны, но и твои. Так ты страдала или наслаждалась, госпожа моя?

В ее голосе послышалась плохо скрытая ревность.

Только тогда мне самой стало ясно, что произошло в шатре Олоферна.

Я опустила глаза.

Не было сил ни солгать, ни сказать правду.

Мое молчание было столь красноречивым, что служанка укорила меня, как родители укоряют маленьких детей:

— Не забывай, для чего мы сюда пришли.

— Не забуду.

— Сегодня ночью ты должна его убить.

— Сегодня ночью он будет мертв.

И снова мы отправились на утреннюю прогулку к передовым постам лагеря.

Снова исполнили свой обряд презрения к оставшимся в Ветилуе.

Солдаты смотрели на нас, уже не удивляясь нашему поведению.

С их точки зрения, мы представляли интерес только как две женщины, оказавшиеся в этом мире мужчин.

Но для меня все происходившее теперь приобрело новую окраску и вкус.

Даже воздух стал другим после ночи, в которой мое тело сливалось с его телом.

Кровь в моих жилах струилась совсем по-иному.

Да, я была уже не та, что прежде.

Приобретенный опыт превратил меня в другую, новую женщину.

Я была совершенно сбита с толку.

Невозможно высказать, насколько я была возбуждена и вместе с тем непривычно спокойна.

Я вдохнула глоток свободы, находясь в плену.

Я стала лучше понимать себя самое.

Правда, я не была уверена, нравится ли мне то, что скрывалось в глубинах моего существа.

Но как бы то ни было, в то утро, взволнованная тем, что произошло между мною и Олоферном, я осознавала, что так было нужно, что только теперь моя жизнь обрела необходимую полноту.

В час обеда Олоферн прислал к нам своих слуг с блюдами, полными еды.

Мне сказали, что он отправился осматривать восточную часть своего лагеря и не будет обедать в своем шатре.

Во время обеда со служанкой, проходившего в полном молчании, я ужаснулась мысли о том, что гораздо охотнее поела бы с Олоферном в его шатре.

После всего, что случилось, мне так хотелось взглянуть ему в глаза и увидеть в них свое отражение при свете дня.

Шуа весь день была в тревоге. Она вздрагивала при каждом шорохе, доносившемся до нашего шатра.

Я спросила:

— Что с тобой?

— Скорее бы уйти из этого проклятого места.

— Мне тоже этого хочется.

Разумеется, я солгала.

Стыдно сознаться, с каким нетерпением ожидала я сумерек. Наконец пришел солдат из охраны Олоферна и пригласил меня в его шатер.

Все мое тело трепетало: я знала, что все, бывшее прошлой ночью, повторится с еще большим жаром.

Едва увидев меня, Олоферн сделал знак слугам удалиться. Он поспешил навстречу и заключил меня в объятия.

Я отвечала ему с неменьшим пылом.

Наши руки состязались то в нежности, то в суровости, и каждый жаждал дотронуться до каждого уголка любимого тела.

Губы становились все горячее, проходя путь нежности вслед за руками.

Мы снова сливались воедино.

Я чувствовала, как он кочет потеряться во мне, раствориться душой и телом.

Нам обоим хотелось устранить все преграды, разделяющие нас.

После того как мы утолили первую страсть, мой возлюбленный предложил закусить.

Нагие, в трепещущем свете двух масляных светильников, мы приблизились к блюдам с угощением, которое успели приготовить слуги прежде, чем Олоферн приказал им уйти.

Я никак не ожидала, что любовные игры могут вызвать такой голод.

— Целый день я думал только о тебе. Что бы я ни делал, ты была со мной во всех моих делах и помыслах.

— Я тоже все время думала о тебе, о прошлой ночи.

Я не солгала.

Он не отрывал глаз от моего тела.

Но я не чувствовала ни малейшего стыда.

Он ласкал меня взглядом, как руками.

Благодаря этому взгляду я полюбила свое тело.

Прости меня, Господи, за то, что я в ту ночь ела с нескрываемым аппетитом, я, вдова, постившаяся два года после смерти мужа.

Я бесстыдно наслаждалась близостью человека, который пришел, чтобы разрушить мой город и надругаться над верой моего народа.

Только сейчас я могу признаться самой себе, что в эту, третью ночь нашего знакомства и вторую — нашей любовной страсти у меня ни разу не возникло и тени желания схватить меч и лишить его жизни. Хотя я сознавала, каким презрительным взглядом встретит меня на рассвете служанка Шуа.

Страшно сознаться, но единственным моим желанием было, чтоб эта ночь продолжалась вечно.

В промежутках между соитиями наших тел он рассказывал мне о своих походах, о тяготах солдатского ремесла. Расспрашивал и о моей жизни, об обычаях народа, к которому я принадлежала.