Павел Маленёв: Пацаны выходят из бараков

И ещё одну технику мы приспособили к своим нуждам. На бетонном заводе работали транспортёры, подававшие песок в бетономешалку. Периодически какие–то подшипники в роликах, по которым катилась прорезиненная лента, изнашивались. И слесари их заменяли годными, а старые снимали для ремонта. Мы научились выбивать из этих роликов подшипники и делать самокаты. Настилали в длину много широких досок (такого добра на «ГорьковГЭСстрое» хватало!) и с шумом гоняли по ним на самокатах, как сейчас катаются по асфальту.

А ещё катались на плотах по коллектору, который и сейчас протекает вдоль Заволжья. В ту пору он был совершенно чист, в нём даже водилась рыба (да ведь и из Волги мы тогда пили воду сквозь подол собственной майки!)

В общем, как понял читатель, дети, родившиеся до, во время или после войны, в подавляющем большинстве не были шпаной, не были хулиганами. Но наше племя было и не пасхальными мальчиками. Мы были дети рабочих, живших в коммунальных бараках.

А вот и ещё одну забаву вспомнил. Мы клали в дождевую лужу кусок карбида кальция (он тогда везде валялся), накрывали его пробитой консервной банкой и издалека кидали на банку зажжённую спичку. Банка от взрыва летела выше крыши. Одному мальчишке из соседней компании такими делами изуродовало до неузнаваемости всё лицо, поэтому его знал весь посёлок.

И рогатками баловались! Сразу скажу: животных или птиц никогда не трогали. Стреляли по мишеням, самыми излюбленными из которых (увы, а кто ещё признается?!) были керамические изоляторы на деревянных столбах воздушных электролиний.

Но не дай, Бог, если у кого–нибудь из нас родители обнаруживали рогатку — отец мальчишки зажимал ему голову в своих коленях и вкладывал Макаренко и доктора Спока горячим ремнём в одно мягкое место!

Это сейчас вольготность докатилась до того, что рогатки продают в обыкновенных магазинах игрушек. А мы свои рогатки прятали в «заначках».

И вот однажды, когда мы, набив карманы камнями для рогаток, пришли на «наше место» в лесу и, развесив на сучках деревьев консервные банки, стали стрелять по ним из рогаток, в небе тревожно завыл реактивный самолёт (это был 1950‑й год). Тогда новые — реактивные — самолёты, взлетавшие на Истоминском аэродроме, стали появляться над посёлком всё чаще и чаще. Но этот самолёт не гудел, а выл. И снижался, снижался над Полевой улицей, уходя от бараков в лес, к торфяным карьерам. Мы уже всё поняли, но ещё не осознали, что воочию видим подвиг лётчика, который уводит свой истребитель подальше от посёлка. И, услышав вдалеке глухой взрыв, мы побросали рогатки под дерево и помчались в сторону падения истребителя.

Когда мы с Юркой и Шуркой, пробежав по корням деревьев и по гривам карьеров километра три, оказались на месте падения самолёта, то остались несколько разочарованными: мы здесь были далеко не первые! Тут уже вовсю хозяйничали два каких–то «дядьки». Упавший самолёт ушёл глубоко в торф под углом градусов в 50. На поверхности виднелся только хвост с небольшой частью фюзеляжа.

Дядькам мы не помешали. Мы слышали, как они говорили, что реактивные самолёты ещё только проходят испытания, и что надо искать патроны. Они деловито откапывали торф от самолёта, добираясь до кабины. Потом один из копальщиков что–то нашёл: это оказались рука и скальп летчика.

У меня защипало глаза, и я стал звать Шурку и Юрку домой. Но они не шли, и я увидел, как дядьки вытащили из торфа пулемётную ленту и быстро–быстро пошли по гриве в сторону Десятого посёлка.

Мы с пацанами ничего не стали копать, а как–то отчуждённо пошли к своим баракам.

Когда вышли на Полевую улицу, то увидели, как по улице Клубной проехал к лесу необычный грузовик и высадил солдат, которые бегом направились туда, откуда мы с пацанами только что вышли.

Пока «ГорьковГЭСстрой» не стал Заволжьем и не отгородился дамбами и водохранилищем, он был связан как пуповиной с местной округой: рукой было подать до Выползова, Бебрюхова, Либежева, Матренина, до Бесед и до десятков других деревень, впоследствии затопленных Горьковским водохранилищем. В Матренино, например, ходили на престольный праздник к Ильинской церкви, где под высокой кручей пили, пели, разбивали друг другу носы.

У многих строителей в близлежащих деревнях оставались родственники, которые подкармливали их. А немало строителей так пока и жили в своих деревнях и ходили на работу пешком за 5–7 километров.