«Вчера смотрела я в кино Жерар Филиппа, мне всё казалось: это ты поёшь, мой Вася!»
А когда я учился в 5‑м классе, родители с сестрой купили мне впервые в жизни новый костюм. Вельветовый, с застёжками на штанинах ниже колен как у немецких скаутов. И я впервые почувствовал себя в этом костюме полноценным человеком: до этого я носил только то, что шила мне мать простой иголкой, хотя и довольно искусно. Я чувствовал себя в этом костюме важно и задиристо, особенно когда шел с друзьями в киноклуб «Энергетик». Пред этим выпрашивал у родителей ещё 7 копеек на мороженое. Продавщица возле клуба взвешивала на весах в круглой алюминиевой чашечке маленькую порцию, выталкивала ее внутренним стержнем на вафельный кружочек и сверху прикрывала вторым кружочком (кроме молочного и сливочного было ещё клубничное и клюквенное мороженое). Эту сладкую лепёшечку надо было лизать по окружности, чтобы не капало и дольше хватало. После мороженого — кино: «Максимка», «Парень из нашего города», «Бесприданница», «Повесть о настоящем человеке».
Смотрю на школьную общую фотографию тех лет и вспоминаю однокашников: Голубева, Капранову, Засыпкина, Костенюка, Каёлу, Редкину, Барышева, Ерёмина, Карасёва, Карбышева, Чугунова… Например, в отличницу «Надьку Редкину», жившую рядом со школой, была влюблена вся мужская половина нашего 4‑го класса.
Простите, ребята и девчата, не всех помню, потому что как в песне поётся: «Что–то с памятью моей стало…» Как–никак, а нам сейчас, тем кто дожил до сего дня, кто уцелел в передрягах горбачёвской «перестройки», павловской голодухи начала 90‑х, в бандитских перестрелках после пьяного раздела Советского Союза в Беловежской пуще, — всем нам, увы–увы, по 65–70 лет. И наши лица совсем не похожи на те, которые смотрят в наши глаза со старой школьной фотографии. «Прошёл по жизни эшелон годов, когда вы все своих высот достигли. Тот — инженер, тот в стане вечных льдов. Тому за подвиг ордена вручили…»
А я ничем не отличился. Перебрав 6 рабочих профессий и достигнув в них неплохой квалификации, я в конце концов стал журналистом, и из 50 лет трудового стажа более 45 работаю с пером (правда, какое–то время поработал старшим инженером по обучению и воспитанию кадров в Инструментальном производстве Заволжского моторного завода). Но я забежал вперёд…
Как сейчас в глазах стоит следующая картина. В школе начинается урок. Дежурный приносит из кладовки чернильницы для всего класса. Обмакиваю ручку с пером под названием «лягушка» в чернильницу–непроливашку и… Писать нельзя: чернила пузырятся чем–то белым, перо не пишет. Это значит, что сейчас должна быть контрольная работа, и кто–то наклал в чернильницы кусочков карбида кальция, который напрочь портит чернила!
Промыть дежурным по классу чернильницы и залить в них свежие чернила? На это уйдет весь урок. Значит, контрольная сорвана.
— Встать! — командует учительница.
Класс встает.
— Кто это сделал? — спрашивает она.
Все, конечно, знают, кто это сделал, но молчат.
— Как вам не стыдно! Вот это для кого написано? — и учительница показывает на лозунг, висящий на стене: «Учиться, учиться и еще раз учиться. В. И.Ленин».
Учительница приглашает директора. Фронтовик с очень обидной кличкой, которую ему приклеили ученики, он входит в класс, опираясь на палку. Нервы у него разболтаны на войне — просто дальше некуда, как разболтаны! Он знает всех зачинщиков в школе наперечет, в том числе и в нашем классе, и говорит:
— Ты, ты и ты! Сейчас пойдете чистить свинарник.
— Да, а чё, это не мы! — бубнили виновники, но шли и чистили свинарник, который находился возле нашей школы.
5 марта 1953 года в нашей школе все классы построили на линейку в коридоре–спортзале на втором этаже. У меня на рукаве — нашивка звеньевого, значит, я слежу за порядком в своём звене. Со стороны учительской плотной группой стоят суровые преподаватели и старшая пионервожатая. У некоторых женщин глаза заплаканы. В зале удивительная тишина, какой он никогда не знал.
Вперёд выступает завуч и, обращаясь к построенным классам, говорит:
— Сегодня после тяжёлой и продолжительной болезни скончался наш любимый вождь и учитель Иосиф Виссарионович Сталин…
Проходит какая–то секунда, две… В зале мёртвая тишина. Но ведь я‑то — звеньевой, я‑то знаю, что всегда, когда кончается какая–нибудь речь, надо обязательно аплодировать! И я захлопал, гордый от того, что я знал, что надо делать. Стоящие рядом, глядя на меня, тоже постепенно начинают меня поддерживать. От нашего класса аплодисменты расходятся волнами и доходят до последних рядов. И вот уже аплодирует вся школа, выстроенная на траурной линейке по случаю кончины И. В.Сталина!
Читать дальше