Если забежать вперед, то другим, повальным видом отдыха у заволжан станет после постройки в 1952‑м году стадиона катание на коньках. По вечерам вся рабочая молодёжь была здесь. И мы, мальчишки, конечно, — тоже! Хотя мы больше предпочитали катание на замёрзших торфяных карьерах. По гудящему льду можно было доехать до Десятого посёлка!
И лёд был такой прозрачный, что сквозь него мы наблюдали за плавающими подо льдом тритонами и лягушками. А ещё там, где скапливалась большая масса белого болотного газа, можно было проткнуть дырку и бросить спичку — раздавался замечательный взрыв!
И всё же я бы сказал, что кадровых рабочих на «ГорьковГЭСстрое» всё–таки оберегали как могли. Например, в особенно опасных и глубоких оползнях, иногда увлекающих за собой людей, на самых тяжёлых «дубинушках» работали «зеки» — заключённые, не политические, сплошь уголовники. Их пригоняли сюда из «зоны», где они тоже жили в бараках, примерно там, где в настоящее время находятся магазины на проспекте Дзержинского (поэтому старожилы до сих пор и называют по привычке этот район «зоной»).
У «зеков» была своя рабочая «поэзия». Когда они тянули, например, верёвками бетонную трубу диаметром метра в два–три, то делали это под нецензурную, длящуюся часами и неповторяющуюся «дубинушку» — прибаутку. Вот, запомнил самую мягкую: «Раз–два, взяли! Ещё взяли! Ещё на ход! Курва–пароход! Раз–два, с маху! Любим сваху!» Ну, и в таких случаях добавляют: «и т. д. и т. п.»
Кстати сказать, тогда процветала уголовная романтика. Отчасти потому, что отбывшие свои сроки «зеки» оставались на стройке и оказывали на окружающих, особенно на нас, мальчишек, своё влияние. У некоторых пацанов был свой такой опекун, бывший «зек», который не позволял старшим мальчишкам обижать опекаемого. У меня был Толик — парень лет 30 с выколотым на груди большим орлом.
Пацаны, которые были постарше, чем наша группа, умели делать ножи–финки с наборными ручками из алюминия, бука и цветных вставок. Потом они все делали так, как и написано у поэта: приходили к баракам, в которых за колючей проволокой содержались заключенные, и «на хлеб меняли ножики». А происходило это следующим образом. Старшие подсылали к вышке с охранником мальчишек помладше. И те канючили:
— Дядь, ну дядя! У меня тут братан сидит. Позовите его, а?!
— А ну, брысь!
Внимание охранника переключалось на мальчишек. А в это время за колючую проволоку старшие пацаны бросали нож. Обратно летел кусок хлеба. Надо сказать, что «зэки» не обманывали, и хлеб всегда отдавали.
Была ещё одна мода: мы доставали у матерей из швейных подушечек две иголки, обматывали их ниткой, обмакивали в тушь и выкалывали между большим и указательным пальцем синие якоря. Мы были ещё не того возраста, чтобы понимать, что к чему.
В моих воспоминаниях охвачено 3–4 года, начиная с 1949‑го. В общем–то, они похожи, и некоторые детали, относящиеся, например, к 1952‑му году, а не к 1950, ничего не меняют в сути. И я уже где–то выше говорил, что пацаны, как могли, помогали своим родителям. В том числе косили траву, заготовляли сено (многие держали в сараях рядом с бараками кур, коз и даже коров, пока не запретили). В общем, белоручками мы не росли. Когда я приносил папе в котлован еду, например, мурцовку — то же, что и окрошка, только без мяса, а вместо кваса — кипячёная вода на постном масле, то брал у отца топор и, отставив по–плотницки ногу, обтёсывал слегу так, что плотники меня хвалили.
А когда папа застудился и перешёл работать в конный парк, я быстро вспомнил, как запрягать лошадь.
Ну как это так: жить на стройке и не научиться приспосабливать окружающее к своим забавам? Нет, без этого было не обойтись.
— Ну–ка покажи, покажи свою башку! — кричала однажды на Шурку мать. — Показывай–показывай! Что за кровь у тебя на голове? Да у тебя голова–то пробита! Где был? Что делал?
— Да мы это… Меня из трубы камнями!
— Из какой трубы? Какими камнями?
Пришлось Шурке сознаваться, что одним из наших любимых занятий летом было катание на струе земснаряда. По толстым трубам подавалась со дна Волги на намывку грунта под большим напором пульпа — смесь песка и воды, в которую попадала и галька. Мы подходили по верху трубы к её концу, из которого с грохотом вылетала пульпа, подпрыгивали и садились верхом на этот мутный поток. Несколько мгновений мощная струя несла нас на себе горизонтально, а потом увлекала вниз. Так мы и зарабатывали себе на голове кровавые шишки, а, случалось, и пробоины, как у Шурки. Он еще не сказал, что в тот раз нас поймал багермейстер с земснаряда и всем накостылял!
Читать дальше