Павел Маленёв - Пацаны выходят из бараков

Вообще тема инвалидов войны тоже шла параллельно нашему барачному детству. Они встречались везде: на стройке, в поезде, который таскал из нашего Заволжья в Сормово по проложенной ветке паровоз, на Сталинском вокзале в Горьком. После войны многие калеки — без рук или без ног — зарабатывали «жалостливыми» песнями. Женщины слушали, вздыхали, утирали влажные глаза и кидали им в кружку копейки. Были и смешные наивные песни. Одна из них, которую я услышал на Сталинском вокзале в Горьком, врезалась в мою мальчишескую память. Пишу с сохранением всех стилистических особенностей:

Там, на Сталинском вокзале, когда мама возила меня в Горький крестить в церкви, я заработал денег на полную копилку–свинку следующим способом. Я был юркий мальчишка, и какой–нибудь денежный уркаган из вокзальной толпы клал на цементный пол бумажный рубль. Я, лёжа на спине и делая очень крутой мостик, наподобие цирковых гимнастов, должен был дотянуться до рубля через голову, поддеть его языком и удержать губами. Если это удавалось — все аплодировали, а рубль оставляли мне. Если не доставал — получал «щелбан» по голове.

Та вокзальная толпа тогда просто кишела уголовными элементами. В Сормове на вокзале я видел следующую сцену. Двое поссорились возле буфета. Один выхватил финку, другой — пистолет (толпа завизжала и отхлынула прочь!). Но до крови дело не дошло: первый закатал рукав и показал второму какую–то наколку, после чего оба разошлись. Можно было догадаться, что первый оказался «паханом», авторитетом.

Нам, растущим пацанам, всё время хотелось есть. Как могли, мы питались на стороне — у матушки–природы. Даже родителей подкармливали.

Вот, например, начиналась весна. Пацаны — в лес, чтобы «сочить». Сочить — это значит вот что: ножом удаляешь на стволе сосны продолговатый участок коры. Весной на стволе под корой появляется тонкая нежная белая плёнка. Острым ножом снимаешь этот нежный слой сверху вниз тонкими длинными лентами. Эти ленты вкусны и сочны (их мы и называли соком). Потом известным способом заготавливали берёзовый сок. Мама его выпаривала, и получалось очень вкусное лакомство к хлебу (если он был). Потом под разлапистыми елями появлялась кислица — нежные растения, по вкусу напоминающие щавель. Потом поспевали ягоды черёмухи. А дальше — как и сейчас: разные ягоды и грибы.

Но это ещё не всё. Там, где сейчас находится чаша Горьковского водохранилища, может быть, в полукилометре от ныне существующей дамбы, протекала река Воложка, длинный рукав Волги, отгороженный от основного русла островом. А рядом была пойма, в которой неисчислимо росли кусты лесного ореха, и протекала речка Юг. Мы наедались этих орехов досыта и полные пазухи приносили домой. А в речке Юг «щупали» раков — их было много в речных норах среди коряг. Я отваривал их и относил на работу папе, когда он ещё плотничал в котловане ГЭС.

Ласточки–береговушки вили свои гнёзда в обрывистом берегу Волги — там, где сейчас находится известный Заволжский моторный завод, и ниже по течению. Потом их покой нарушили приехавшие на «ГорьковГЭСстрой» практичные люди. Пока мы жили в палатках и бараках, они по примеру рыбаков выкопали в обрывистом берегу множество землянок по образцу военных блиндажей, выложили их изнутри и с крыши брёвнами, какие плыли по Волге в неисчислимых количествах, потерянные во время сплава на лесозавод. Покрыли их толем. Получалось хоть и дымное, но тёплое жильё, где они и жили семьями по нескольку лет, ожидая очереди на квартиру. А в свободное время немеряно ловили осетров, жерехов, язей, сомов и налимов, которых много было в волжской воде.

Огромные, километровой длины, сплавлялись вверх по течению, на стройку, на лесозавод для разделки, связки плотов строевого леса. Возле лесозавода эти плоты стояли, уходя от берега до середины Волги. Мы летом с пацанами ночью жгли на них костры и ловили на подпуск (снасть со множеством крючков) жирных лещей — до 5–8 килограммов за ночь.