Потом мы усовершенствовали эти тарзаньи забавы: брали длинные шесты и, разбежавшись, как прыгун в высоту, запрыгивали на лапы елей.
Еще среди наших забав были лапта и «в попа–гонялу», когда водящего загоняли километра на три по старой Чкаловской дороге, чуть ли не до Урковской горы, а потом мчались обратно, чтобы успеть занять свои лунки раньше водящего.
Потом до ночи нас нельзя было оторвать от игр «в ножички на круге», «ножички в зубарики» или от «чижа».
Хотя выражение «играть в чижа» бытовало только в интеллигентных семьях, а мы, дети рабочих из бараков, говорили: «играть в кулики». Потому что когда для кого–нибудь после проигрыша наступали «маялки», он, маясь, бежал за далеко отбитым из круга чижом и приносил обратно, набрав в лёгкие побольше воздуха, и кричал, растягивая слова и не прерывая дыхания: «Бабы веники вязали, и кричали кулики–и–и…» Если не вытягивал и прерывался — его маяли повторно.
А также среди наших игр было ещё, например, хождение на высоких ходулях, когда мы свободно садились с ходулей на крыши сараев.
Но мы были бы, наверное, не пацаны, а ангелы, если бы не играли на деньги — по всякому: «в орла и решку», «в чику», «в стенку». Правда, это были всего лишь копейки.
Но и эти копейки стоили многого. Периодически, чаще это было весной, мой папа брал листок бумаги и химический карандаш, с которым он плотничал в котловане, и садился к тарелке радиорепродуктора. Это значит, что по указанию И. Сталина было очередное снижение цен на продовольствие и промтовары. Как писал В. Высоцкий, «было дело — и цены снижали».
Знаменитый Левитан читал всё, вплоть до мелочей: «Цена на штапель снижена на 23 процента, на габардин — на 17 процентов, на кастрюли алюминиевые — на 12 процентов, на икру паюсную — на 15 процентов…» Да, на фоне аскетической жизни в магазинах и сельских лавках стояли большие деревянные бочки с красной рыбой и икрой. Стояли и тухли, потому что не было спроса, потому что икра рабочему классу ГорьковГЭСстроя была не только не по карману, но и не по вкусу. А, главное, потому что нам не хватало и хлеба…
На Финском посёлке, рядом с площадью, был синий хлебный ларёк на шаткой основе.
Очередь за хлебом часто занимали с вечера, писали номера на ладонях и периодически уходили домой. Если это было летом, то чаще всего взрослые посылали следить за очередью нас, детей. Порядок в очереди наблюдался только до прихода либо фуры–автомашины с хлебом, либо конной фуры (на какой стал работать мой папа, так как плотничать дальше ему не давали плоскостопие и полученный на фронте радикулит). Но как только подъезжала машина, стоящие сзади люди начинали давить на передних, чтобы кто–нибудь не «пролез без очереди». Ларёк от такого напора начинал шевелиться и сдвигаться с бетонной подушки. При таком напоре самые слабые буквально выдавливались из очереди как мячи. А в это время машина «пятилась», чтобы разгрузиться. И вот однажды, когда женщина, далеко выставив под углом ноги, пыталась «вдавиться» обратно на своё место, заднее колесо машины наехало на её ноги — раздался хруст и крик…
От ларька до барака мы бережно несли не только буханку, но и все маленькие довесочки. В то время хлеб резали и взвешивали с точностью до грамма на весах с гирями так, что иногда получалось по два–три крохотных хлебных довеска. И стоило большого терпения, чтобы донести их до дома и не съесть по дороге.
Наши отцы, уцелевшие на войне, и матери, выкладываясь на работе, тоже питались кое–как. Одевались в валенки да фуфайки (телогрейки). Единственное крепдешиновое платье, ещё довоенное, моя мама надевала только по праздникам, например, на массовое гуляние в парке за школой в честь Дня выборов («День» писали с большой буквы) «за кандидатов Сталинского блока коммунистов и беспартийных». А я носил в школу пиджачок, который мама сшила на руках из своей старой сатиновой юбки.
Иногда после получки наши матери шли на базар, чтобы купить немножко куриных потрошков для «барского» супа (картошку и капусту большинство наших соседей возило из своих окрестных деревень, а также выращивали на грядках возле бараков). Когда на базар шла моя мама, я всегда просился идти с ней. И я запомнил: «Полуголодный рынок месит грязь. Холодный ветер умывает снегом. Иду, за руку мамину держась, и всё смотрю туда, где пахнет снедью. Круги дуранды, спички, самогон, замки, часы, иконы, коромысла. Кто ворожит, кто тычет сапогом… Вот инвалид поёт, но я не смыслю…»
Читать дальше