Мария Правда - Площадь отсчета

Было еще раннее утро, когда Великий князь в исподней полотняной рубахе, белых панталонах и сапогах вышел на задний двор дворца, между стеною и караульной. Дежурные гвардейцы хорошо знали его привычки. Один козырнул, нырнул в караулку и принес ружье. Николай спросил проворного солдата, как его зовут (ему сказывали, что Бонапарт знал всех своих гвардейцев в лицо, и он положил себе за правило запоминать), взял ружье и начал заниматься. Упражнения с ружьем в любую погоду приучил его делать еще воспитатель, граф Ламздорф. Пробовал он и другую гимнастику, по английской моде, с гирями, но прусские строевые занятия были ближе его сердцу. Ружье было тяжелое, холод бодрил, быстрые движения успокаивали. Он считал про себя по–немецки. Раз, два три — выпад, на плечо. Раз–два три — выпад. И чем дольше он занимался, тем легче становилось на душе. Солнце вставало мутное, желтое, но, к счастью, впервые за эту скверную неделю не было дождя. День был хорош. Позанимавшись, Николай подошел к бочке с водой у стены караулки, сбросил рубаху, умылся до пояса, растерся ветошью, поданной подсуетившимся розовощеким солдатом, который уже и рубаху у него из рук принял и стоял наготове, широко улыбаясь.

— Спасибо, Филимонов!

— Счастлив служить Вашему императорскому высочеству!

— Будь здоров!

День положительно был хорош. Великий князь оправился под стеной караулки, набросил рубаху и пошел обратно во дворец. После гимнастики он был бодр и голоден. Он уже поднялся на крыльцо, когда вдруг у него за спиной — сразу с нескольких деревьев — с оглушительным криком снялась в небо огромная стая ворон. Николай резко обернулся. Что это было? Порыв ветра? Черные птицы плавно кружили над дворцом. И снова сжалось сердце.

В церкви Зимнего дворца служили молебен за здравие государя императора. Царская семья молилась отдельно от придворных, пестрая толпа которых выражала свое счастие по поводу выздоровления Благодетеля за окованными золотом двустворчатыми дверями. Шарлотта прибыла из Аничкова, разодетая как на праздник, в белом тюлевом платье на розовом чехле со своими обычными белыми розами в прическе. Николай с удовольствием отметил, что по прибытии розы в волосах жены были все еще в бутонах, а теперь в тепле церкви распускались на глазах. «Какое чудо», — думал он, стоя в церкви чуть позади Шарлотты и с высоты своего роста разглядывая ее волоса. Он решил, что сие есть хороший знак. Мария Федоровна тоже была по–праздничному — в широком бархатном платье декольте, туго перепоясанная, с мальтийским крестиком на плече, в алмазной диадеме. Племянник Марии Федоровны, принц Евгений Вюртембергский, гостивший в Петербурге, был в белом мундире и в чулках.

Строгий устав богослужения, который был известен Николаю Павловичу назубок, настраивал на торжественный лад и при этом всегда напоминал ему, как далеки они, разодетые в шелка и в золото, от Бога истинного. Но сегодня он с самого утра был настроен хорошо, молитвенно.

— Господи, исцели брата моего Александра, — молился он, — избави меня от искушения, пронеси мимо меня чашу сию!

Еще вечером середы, после беседы с матерью, Николай Павлович имел крайне неприятный разговор с графом Милорадовичем. С истинно солдатской прямотой генерал сообщил, что ему лучше не ввязываться в заваруху с завещанием, надо ждать Константина и уговаривать его взойти на престол. Потому как вариантов нет — «Ваше высочество не любят в гвардии». Это было сказано так, что можно было понять: «Гвардия — это я. Ты мне, щенок, не нужен. Нужен мне Константин — мне и моему гарнизону. В гарнизоне 60 тысяч штыков». Ну что ж, чем больше, тем лучше: случись даже самое страшное — Кости побоится отрекаться! Он подумал об этом сейчас и помолился за Константина.

Мария Федоровна перед молебном распорядилась, чтобы курьера из Таганрога, буде случится таковой, препроводить прямо в церковь. В начале обедни она еще оглядывалась на стеклянную дверь в коридор, отделяющий ризницу от дворцовых покоев, но потом начался благодарственный молебен за выздоровление государя, и она увлеклась церемонией, торжественно и широко крестясь всякий раз, когда слышала единственно понятное ей «Господи помилуй». Шарлотта, чуть лучше понимая по–русски и стараясь вникать в слова, с мучительным напряжением смотрела в лицо священника. Николай внезапно почувствовал, как его тронули за плечо, и обернулся. Кузен, принц Евгений, показывал глазами на дверь. В коридоре было уже темно, но Николай Павлович разглядел за стеклом матушкиного камердинера Гримма, который делал руками неопределенные знаки. За Гриммом в сумерках виднелась белая парадная форма Милорадовича. Это могло означать только одно. Николай, пятясь, как можно тише, дабы не испугать женщин, вышел из церкви. Принц Евгений, зачем–то доставший из–за обшлага белый платок, на цыпочках следовал за ним. Еще мелькнуло: зачем этот платок?