Мария Правда - Площадь отсчета

— Все зависит от намерений цесаревича Константина, — задумчиво произнес Николай Бестужев, — пока он не прибыл в Петербург, мы ничего не узнаем наверное. А что Трубецкой?

— Должен со дня на день вернуться из Киева, — отвечал Рылеев, — тогда сберемся и будем решать, каковы наши планы…

— Вдоль да по речке, вдоль да по Казанке

Сизый селезень плывет… — неожиданно затянул Одоевский, искусно имитируя гитарою балалаечное треньканье. Несколько сильных молодых голосов с готовностию подхватили:

— Ой, да люли–люли, сэ трэ да трэ жоли… Сизый селезень плывет!..

Оба Бестужева и Кондратий Рылеев замолчали, слушая пение.

Несмотря на свою молодость, а было ему от роду 27 лет, Бестужев–младший был уже на слуху как писатель — об его опытах в стихах и прозе критики отзывались уважительно. Он печатал рассказы под псевдонимом Марлинский, по имени местечка Марли, где когда–то стоял его полк. Поэт Рылеев, самый известный литератор из собравшихся, выпускал вместе с ним альманах «Полярная звезда». Альманах продавался неплохо — за прошлый год вышло за него полторы тысячи рублей чистой прибыли, но для того чтобы жить одной литературою, денег не хватало. Посему Рылеев служил правителем дел Российско — Американской компании, что давало ему, опричь жалования, даровую квартиру в доме на Мойке, а Александр Бестужев делал карьер по гвардии. Сие было причиною постоянных споров между неразлучными друзьями и компаньонами: Рылеев обвинял Александра в том, что эполеты и аксельбанты для него важнее литературы.

— Вот обратите внимание, друзья мои, — горячо заговорил Александр, выждав перерыв в пении, — се язык, на котором мы с вами говорим и мыслим. И ведь это народ так поет, поскольку слышит от нас.

— А по мне отлично, — улыбнулся его старший брат, — тре жоли и селезень… чудное сочетание!

— Саша прав! — воскликнул Рылеев. — От того нет у нас и литературы национальной! Все переводы да пересказы, да все с французского. Да сами никак не решим, на каком языке нам говорить, как будто человеку русскому надобно выражать по–французски мысли свои, ежели речь идет о высоких предметах!

— Да что язык, Кондратий Федорович, — примирительно заметил Николай Бестужев, — язык неважен, были бы мысли…

Всем существом своим рационально мыслящего человека капитан–лейтенант Николай Александрович Бестужев ненавидел российские порядки. Грязь, тупость бюрократии, общее неустройство варварской страны, средневековое самовластье недоумка–императора, крепостное рабство — все это оскорбляло его. Он постоянно испытывал стыд за Россию. «Почему в 12‑м году мы разгромили лучшие армии Европы и до сих пор погрязли в дикости, тогда как побежденная Европа успешно движется вперед?» — думал он. Еще более угнетала его мысль о том, что век человеческий недолог, и единственная жизнь его так и пройдет в этой отсталой, второсортной стране, в то время как столь многого можно было бы добиться руками и головой. Ответа на эти вопросы он не находил, эти же вопросы и привели его в тайное общество. В Обществе, точно так же как и в стране, порядку не было, способы к улучшению положения дел предлагались самые фантастические, но, по крайней мере, здесь собрались люди молодые (он в свои 34 года был старше всех в комнате) и отлично благородные. Это давало надежду. «Да как бы ни переменилось положение дел, все хуже не будет», — полагал он. Он жаждал перемен.

Особенно повлияла на него история с прожектом друга его, капитана Торсона, разработавшего новую, более современную оснастку для военных кораблей. Он знал, сколько ума и сердца было вложено Торсоном в эту адскую работу. Сам он тоже помогал ему сколько мог, хорошо понимая как морское, так и инженерное дело. Прожект расхвалили в морском министерстве, дали им с Торсоном повышение по службе, а реформу так и положили под сукно. Вот так и все у нас — проклятые мы, что ли! А флот по–прежнему нуждается в реформации, и нуждался еще вчера. Николай Александрович год назад ходил в дальнее плаванье и хорошо видел, какими глазами британцы на Гибралтаре оглядывали устарелое парусное вооружение одного из лучших наших фрегатов…

Сейчас, когда начались разговоры про то, что государь болен опасно, Общество воодушевилось. Возможно, грядет смена власти, и грех будет этим не воспользоваться! Сегодня Николай Бестужев рассчитывал на то, что у Рылеева будет важное совещание, но совещание так и не начиналось. Кто–то приходил, кто–то уходил, водка лилась рекой, за круглым столом пели и спорили, но далее обсуждения дворцовых сплетен дело не шло. Пришел Вильгельм Кюхельбекер, смешной долговязый немец, принятый в Общество за книжную ученость и истинно поэтический дух, глуховато завывая, прочитал последние полученные им стихи Пушкина, потом прослезился, ударил кулаком по столу и предложил выпить «за Нее». Эдак у них в Лицее назывался тост за свободу. Хлопнула золоченая пробка Клико.