Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть вторая. Том третий

– Увидел и увидел, забудь о ней. Но как она похожа на прабабушку Марту. Она бы меня не похвалила, за то, что табличку потерял… – Питер открыл молитвенник. Он сидел ближе к центру скамьи. Пропустив его вперед, Роза нашла в портмоне пять франков:

– Пароль мне будут говорить, так удобнее… – сверху раздались звуки органа. Питер узнал музыку, он слышал «Страсти по Матфею» и в концертах, и в Бромптонской оратории. Органист играл арию святого Петра:

– Erbarme dich, mein Gott,

um meiner Zähren willen!

– Помилуй меня, Господи, ради слез моих… – Питер вздрогнул. Сзади, по проходу, стучал костыль. Роза сидела спокойно, повернув красивую голову налево, следя за черной, простой мантией бенедиктинца. Монах ковылял по мраморному полу, пользуясь не одним, а двумя костылями, волоча ноги:

– Он не притворяется, – понял Питер, – он, действительно, инвалид… – наголо бритую голову прикрывал капюшон. Криво сросшиеся пальцы, на правой руке, перебирали четки. На груди у него, рядом с распятием, висела деревянная копилка, с изображением святого Бенедикта.

– Лицо знакомое… – Питер смотрел на темные, обрамленные легкими морщинами глаза, под очками, на длинный нос, и решительный подбородок, – где я его видел? Хамфри Богарт, конечно… – он даже улыбнулся.

Голос у монаха оказался сильный, низкий, с местным акцентом: «Мадемуазель, пожертвуйте на нужды сирот, и да благословит вас Бог…»

Звякнуло серебро, Роза опустила монету в копилку:

– Благотворящий бедному дает взаймы Богу… – набожно перекрестившись, Роза уловила легкий шепот:

– Ждите меня на паперти, после мессы… – монах побрел дальше, переставляя костыли, звеня копилкой.

Роза, не отрываясь, смотрела ему вслед. Музыка гремела среди колонн, поднимаясь к алтарю белого мрамора, к золоту статуй, к открытым окошкам, под крышей собора. Питер полистал молитвенник:

– Ты его знаешь? – он указал глазами на монаха. Темно-красные губы немного дернулись:

– Нет, – коротко ответила Роза, про себя прибавив: «Но узнаю».

Священники появились у алтаря, зазвучал Confiteor:

– Исповедую перед Богом Всемогущим и перед вами, братья и сестры, что я много согрешил мыслью, словом, делом и неисполнением долга: моя вина, моя вина, моя великая вина… – Питер поискал монаха, но тот куда-то исчез:

– Моя великая вина… – повторял он себе, – моя вина… Господи, простишь ли ты, всех нас? – он зашептал молитву:

– Монах погиб, в Мон-Сен-Мартене. То есть, по слухам погиб… – черный капюшон виднелся в переднем ряду, рядом с каким-то немецким военным чином, при погонах.

– Не может быть такого, – твердо сказал себе Питер, – из партизан никто не выжил. Это местный работник, боец Сопротивления. Эстер говорила, что была знакома с Монахом. И Элиза покойная с ним работала… – костыли он приставил к скамейке:

– Роза здесь недавно, не всех знает… – сержант Левина тоже смотрела в сторону монаха, – это совпадение… – Питер успокоил себя:

– Вы встречаетесь, после мессы. Представитесь, друг другу… – он углубился в молитвенник, не замечая тоскливого, настойчивого взгляда Розы.

На окраине города, среди деревянных домиков, маленьких огородов, с желтыми цветами кабачка, рядом с веткой узкоколейки, ведущей от речного порта к вокзалу, всходило солнце. В сарайчике кричал петух. На востоке, за Маасом, разгорался летний рассвет. В открытую форточку дул еще прохладный, легкий ветер. Полы черной рясы, на спинке стула, едва заметно колыхались. В голой, простой комнате, кроме узкой кровати, и старого гардероба больше ничего не было. В щель выходившей на площадку двери, доносился плеск воды, громыханье таза, и мелодичный свист: «Sans y penser…»

Он лежал, закинув правую, искалеченную руку за голову, затягиваясь дешевой папиросой. На стуле блестели стекла пенсне, стояла копилка, с изображением святого Бенедикта, переливалась стальная цепочка распятия. Рано поднявшись, проковыляв вниз по лестнице, на крохотную кухню, он сварил себе кофе. Дом был безопасным. Хозяин, капитан баржи на Маасе, одной из тех, что до войны возили уголь де ла Марков, погиб при Дюнкерке. Его сын, техник на шахтах, сидел в концентрационном лагере, в Мон-Сен-Мартене. Парень передал ключи Монаху прошлой зимой: «На всякий случай, вдруг понадобится…»

– И понадобилось… – Эмиль стряхнул пепел. Вчера, сойдя с брюссельского поезда, он понял, что не навещал Льеж с зимы:

– С февраля… – он глубоко затянулся папиросой, – полгода. Впрочем, я только два месяца, как на ноги встал… – Гольдберг закрыл глаза.