– Никакого толка от увольнительных, – кисло подумала Эмма, – не спрятаться от любопытных глаз… – она рассказывала девушкам о западных пригородах Берлина, которые миновал поезд:
– Ничего, – бодро сказала себе Эмма, – осталось немного потерпеть. Два дня экскурсии, и нас распустят по домам. На вилле можно покурить, выпить вина, с папой и Генрихом… – она нежно улыбнулась:
– Марта не курит сейчас. Скоро дитя родится, я стану тетей… – в школе, кроме начальницы, ни у кого детей не было. Ученицы все оказались младше двадцати пяти лет. Замужней, вернее, вдовой, среди них была только фрейлейн Антония. Испанка поджимала губы:
– Подобное и браком назвать нельзя. Я жила, как в тюрьме, с коммунистическим варваром… – фрейлейн Антония поступила в школу по рекомендации абвера, военной разведки. Девушки предполагали, что после окончания курса, испанка возглавит обучение в одной из школ, готовящих агентов для работы на восточном фронте. Фрейлейн Антония отлично знала русский язык, бойко печатала на машинке, и стенографировала. Она быстро научилась работать на рации. Испанка, несколько раз, выступала перед девушками, рассказывая соученицам, об ужасах жизни в большевистской России. Абвер хотел, чтобы фрейлейн Антония вела работу среди русских военнопленных, женщин, содержащихся в концлагере Равенсбрюк:
– Скоро появится русская добровольческая армия, – уверенно сказала испанка, – в ней понадобится женское подразделение. Мы будем обучать медсестер, радистов, телефонисток… – их еще не возили на экскурсии в концентрационные лагеря. Многие девушки намеревались поступить в тамошнюю охрану, и получить на погоны мертвую голову.
Глядя в прозрачные, светло-голубые глаза фрейлейн Антонии, Эмма, почему-то, всегда ежилась. Испанка оказалась аккуратна и немногословна. Она отлично стреляла, и преуспевала на спортивной площадке. Эмма руководила школьным хором. Фрейлейн Антония солировала в песнях:
– У нее сопрано, как у Марты… – размышляла Эмма, – но у Марты голос более нежный. Антония вся, как гренадер, и поет резко. Хотя фигура у нее отличная… – растолстеть в школе было невозможно. Девушками разрешали сладкое раз в неделю, по воскресеньям, когда на десерт подавали простое печенье, приготовленное руками студенток. Фрау Ингеборга позволяла девушкам съесть только две штуки. Начальница ссылалась на статьи в женских журналах, где сахар называли губительным для здоровья.
Ученицам выдавали маленькую стипендию. В увольнительных девушки покупали конфеты, сладости присылали в передачах, из дома. Фрау Ингеборга безжалостно конфисковала все запрещенные вещи:
– Помните о солдатах на восточном фронте. Вы обойдетесь без шоколада. Подарки отправятся в окопы, на Волге… – каждую неделю, в большом зале училища, они паковали посылки для «Зимней помощи». На уроках домоводства девушки вышивали свастиками кисеты для табака, вязали шарфы и жилеты, для вермахта.
Граф Теодор присылал дочери деньги. Эмма купила в Оберенхайме пряжу. После занятий и вечерней поверки, она вязала подарки для племянника или племянницы. На шапочке, пинетках и кофточке не было свастик. Эмма вывязывала елки и оленей. Девушка, ласково, думала:
– Я тоже выйду замуж, обязательно. После победы, когда всю банду повесят. После победы Германия изменится. Я встречу человека, которого полюблю… – пока Эмме требовалось быть осторожной, и не вызывать подозрения соучениц, или фрау начальницы. Эмма рассчитывала после окончания курса вернуться на Принц-Альбрехтштрассе:
– Макс меня рекомендует, – она, незаметно, кривила губы, – меня допустят на закрытые совещания. Может быть, даже удастся устроиться в рейхсканцелярию, к ненормальному. С точки зрения будущего покушения, так даже лучше… – Эмма поддерживала Генриха. Ей тоже казалось, что стоит заговорщикам обезглавить рейх, и все вернется на круги своя:
– Просто морок, – она смотрела на соучениц, – они все помнят жизнь до Гитлера. Они были подростками, когда горел Рейхстаг. Они помнят, какую музыку передавали по радио. Они учились в одном классе с евреями, дружили с ними, играли вместе… – на идеологических занятиях им рассказывали об опасности связей с неполноценными расами:
– Какие евреи, – вздыхала Эмма, – в Германии их не осталось, как коммунистов. Люди либо уехали сами, либо их депортировали, либо они прячутся… – Марта говорила, что в Берлине есть агенты СССР:
– Однако я не знаю их имен, – замечала девушка:
Читать дальше