Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть вторая. Том четвертый

– Мы могли бы выпить по чашке ромашкового чая, фрейлейн Антония. Я провожу вас обратно в санаторий… – Отто еще требовалось проверить документы девушки, но здесь он затруднений не предвидел. В школу принимали только истинных ариек.

Тони приказала себе улыбнуться:

– Большое спасибо, оберштурмбанфюрер. Вы меня балуете, очень щедро с вашей стороны… – проходя в распахнутую перед ней дверь кафе, Тони хмыкнула:

– Не завидую его будущей жене. Кроме ромашкового чая, и детей каждый год, она ничего не получит. У меня и Виллема появится много детей, мы еще молоды… – о девочке, оставленной в Куйбышеве, Тони не вспоминала. Тем более, она не думала, о безымянном младенце Журавлевых:

– Незачем, – давно решила она, – ребенок меня не интересует. Журавлевы о ней позаботятся, она вырастет в холе и неге, в семье крупного чина… – кафе отделали в народном стиле, с деревянной резьбой и кружевными занавесками на окнах:

– Погода хорошая… – Отто пошел к террасе, – полезно находиться на свежем воздухе…

– Даже не оглядывается, – Тони последовала за ним, – он уверен, что женщина никуда не денется. Образец истинного арийца… – видимо, вспомнив о правилах приличия, Отто пропустил ее вперед. На террасе был занят всего один столик. Мужчина в штатском, хорошем кашемировом пальто, сидел спиной к входу. В каштановых волосах светились рыжие пряди, шарф он небрежно кинул на спинку стула.

– Генрих, Марта! – раздался сзади голос оберштурмбанфюрера:

– Тоже решили прогуляться? Позвольте вам представить, подруга Эммы по школе, фрейлейн Антония… – Тони узнала бронзовые волосы девушки:

– Мы виделись в Цюрихе, весной сорокового года. Я приехала из Рима, с Уильямом, с запиской от Воронова. Ее мать поселила нас в отеле. Девушка водила нас в зоопарк, на карусели. Потом я улетела в Будапешт, где меня ждал Воронов. Она работник НКВД, как и ее мать. Или они вовсе не мать с дочерью? Я еще тогда думала, что они не похожи. Только повадки одинаковые. Она может оказаться агентом, здесь, в Берлине. Она сообщит обо мне в Москву… – девушка расстегнула соболью шубку и сняла шляпку. Дочь фрау Рихтер взглянула на нее, безмятежными, зелеными глазами. Поднявшись, она протянула руку Тони: «Марта фон Рабе, очень приятно».

На террасе кафе висел репродуктор. Передавали программу народной музыки. Они сделали заказ, официант ушел. Марта взяла руки Генриха в свои:

– Я песню в Пенемюнде пела. Не думай о таких вещах, милый, пожалуйста. Все будет хорошо, родится наше дитя… – вернувшись из Варшавы, Генрих никак не мог справиться с изумлением. В конце лета, когда он уезжал в Польшу, почти ничего не было заметно:

– Толкается, – сказал он, зачарованно, ранним утром, первым днем дома, – Марта, он толкается… – в спальне было полутемно, от сбитой постели пахло жасмином. Генрих нежно провел ладонью по ее животу:

– Поверить не могу, что мы скоро увидим нашего Теодора, или Анну… – Марта была вся теплая. Она прижалась к его боку, позевывая:

– Мальчик у нас бойкий. Или девочка… – жена коснулась мягкими губами его щеки, – я привыкла. Он каждое утро просыпается, требует завтрак в постель… – Марта хихикнула. Спускаясь на кухню, Генрих забирал у повара поднос. Они пили кофе с молоком, и свежими булочками, Марта улыбалась:

– Посмотрим, кого малыш будет напоминать… – она целовала серые глаза мужа, – но одно понятно, мальчик или девочка у нас рыжие будут… – Генрих тогда подумал:

– Мама была светловолосая, только я в папу получился. Интересно, откуда у Эммы такие глаза? На семейных портретах похожих нет… – судя по картинам с предками, все фон Рабе, начиная с сына фрау Маргариты, были рыжими:

– У нас рыжий только я… – Генрих все не отпускал пальцев жены, – девочка, наверное, в Марту пойдет. Хотя у фрау Анны тоже серые глаза… – понимая, как тяжело жене думать о судьбе матери, Генрих не хотел заговаривать о фрау Рихтер:

– Но какой мерзавец. Я не думал, что в хорошей семье может родиться подобное. Он кузен Питера… – Генрих напомнил себе о собственных братьях. Они с Мартой решили не отправлять сведения о Воронцове-Вельяминове в Брюссель.

– Зачем? – мрачно сказала Марта:

– Макс хвастался листовкой. В Советском Союзе и так все знают. Степан, скорее всего, давно мертв… – она дернула тонкими губами, – НКВД в таких случаях действует быстро. Тем более, их отец был другом Сталина. Сталин не прощает предательства, Генрих. У вас, то же самое происходит… – Генрих хмыкнул: