Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Книга вторая. Часть девятая

– Впрочем, здесь новый мэр свое место займет, – подумал полковник Горовиц, – старый умер, при оккупации… – кроме голосов детей, на улице больше не раздавалось ни единого звука. Меир посмотрел на часы:

– Почти полдень. Странно, что никого нет… – он так и сказал Гольдбергу. Эмиль улыбался:

– Шахтеры своих жен три года не видели, Меир. Не удивлюсь, что всю неделю на улице никто не появится. Потом начнут «Луизу» в порядок приводить… – завал был небольшим. Гольдберга, с вывихнутым запястьем, отправили в палату больше для порядка. Эмиль, впрочем, намеревался, как следует отдохнуть:

– Здесь тыловой госпиталь устроят… – вспомнил он, – вот и хорошо, помогу армейским врачам, а потом… – о том, что случится потом, Гольдберг предпочитал не думать.

– Понятно, что… – в окне мелькало красное пальтишко Маргариты, заливисто лаяла собака, – она, то есть Портниха, в Израиль отправится, или еще куда-нибудь. Я провинциальный врач, зачем я ей нужен? – Эмиль, в сердцах, ткнул окурком в пепельницу:

– Здесь мой дом, а она никогда в нашей глуши не останется. Да и не любит она меня… – не выдержав, он, осторожно, поинтересовался у Меира, где сейчас Роза:

– Маргарита заскочила, перед завтраком, проведала меня, а ее не было… – выяснилось, что Роза, с Драматургом, на армейском виллисе, объезжает фермы и монастыри, где партизаны прятали еврейских детей:

– Она хочет всех ребятишек в Мон-Сен-Мартене пока собрать, – объяснил Меир, – под своим крылом. Потом, они, наверное, в Израиль поедут… – в этом Гольдберг был уверен так же, как в том, что Портниха снилась ему почти каждую ночь. От нее пахло сладкими пряностями, тяжелые, темные волосы падали ему на плечо. Эмиль, открывая глаза, сжимал зубы:

– Оставь, оставь, это просто сон… – он и сейчас, подумав о Розе, почти ощутил прикосновение пухлых губ, цвета спелых ягод. Покашляв, поворочавшись в кровати, Гольдберг, сварливо, сказал:

– Что вы… ты насчет Маргариты говорил, Меир, то весь поселок знал, что она в подвале сидит. То есть взрослые, конечно. В форте де Жу я этого не упоминал, по соображениям безопасности… – Маргарита, прискакав с Гаменом, вручила Гольдбергу знакомый ему конверт:

– Тетя Роза сказала, что пусть к вам вернется, если вы теперь в порядке… – девочка погладила его забинтованное запястье:

– А что в письме, дядя Эмиль… – Гольдберг и сам не знал, что там:

– Надо его прочесть, с Маргаритой, – решил Гольдберг, – или потом это сделать? Никто не знает, что с отцом Виллемом случилось. Звезда где-то в Польше, с мужем, дети ее в Требнице, а Требниц в рейхе… – Гольдберг решил, на досуге, подумать о будущих делах, как он их называл, на востоке. Услышав, что никто, за три года, не проговорился о Маргарите, полковник Горовиц заметил:

– Наверное, потом Израиль соберет данные о тех, кто евреям помогал, спасал их… – Эмиль отозвался:

– Израиля нет еще, полковник… – Гольдберг, про себя, хмыкнул:

– В конце концов, я тоже могу в Израиль поехать. Сам по себе, Портниха здесь не при чем. У меня есть военный опыт, он пригодится подпольщикам. Портниха вообще об этом знать не обязана. Может быть, мы столкнемся… – Эмиль, сердито, напомнил себе:

– Не навязывайся. Евреям нужно свое государство, а твои… – Монах поискал слово, – переживания, никому не интересны… – он был рад, что Портнихи нет в городке: «Меньше ее видеть придется. Хотя она бы ко мне и не зашла…»

Армейский врач, тоже еврей, сказал, что в Мон-Сен-Мартен, с тыловыми частями, приедут капелланы:

– Католик, и раввин Эйхорн, – объяснил ему коллега, – если здесь еврейских сирот соберут, он пригодится… – по словам доктора, кости в правой руке Эмиля, хоть и срослись кое-как, но не нуждались в дальнейшем лечении:

– Подвижность не ограничена, – заметил Хоффман, – организм ко многому может притерпеться… – о таком Гольдбергу рассказывать было не надо.

– Но вы и стреляли, и оперировали этой рукой… – с нескрываемым удивлением сказал Хоффман, – как вы справлялись, первое время… – Эмиль усмехнулся:

– Сначала я вилки на пол ронял, полгода, а только потом пистолет смог взять. Справлялся… – он приподнялся на кровати, – а что мне еще оставалось… – песенка затихла. Девочки, игравшие во дворе, побежали к открытым воротам больницы. Высунувшись наружу, Хоффман нахмурился:

– Толпа какая-то, на дороге, коллега. Женщины из бараков кричат, выскакивают… – Гольдберг тоже смотрел на темную массу людей, среди заснеженного шоссе: