Глеб Ларин - Честь имею

И ему было неприятно, что он, барон фон Гравиц, должен общаться со всяким сбродом из батальона, сформированному, по слухам, из бывших уголовников. И, укрепленный ныне, тем же, еще меньше привлекательным, местным контингентом.

Никаких партизан конечно не было. Кому взбредет в голову соваться в лес. А с пособниками нет проблем. И вот они, в очередной деревне пособников. Тут фон Гравиц конечно отметил, наконец – то научились работать, спокойно и без лишнего шума. Да и население деревни, словно наслышанное о бесполезности сопротивления или бегства, практически безропотно медленно проходит мимо строя оцепления в колхозную конюшню на окраине. По мере приближения людей этот строй сужался все плотней и вот, наконец, показались и последние люди.

В ожидание, когда они подойдут, фон Гравиц, рассказал стоявшим рядом офицерам о том, как еще до войны он побывал в России, и видел в одной из церквей Ленинграда удивительную икону. Вначале он думал, что это просто пустая рама и прошел мимо. Затем он вдруг увидел, как одна почтенная русская фрау поставила перед этой рамой свечку. Вернувшись, он обнаружил в раме, прекрасное изображение отрубленной головы Иоанна Крестителя на блюде, которая, отображалось только тогда, когда перед ней ставили свечу. И он, фон Гравиц, вовсе был бы не против, если такой вот трофей, пополнил его коллекцию. Но где сейчас Ленинград и где они?

Офицеры сочувственно качали головой, зная родовую набожность семьи фон Гравиц и страсть барона к коллекционированию старинных икон.

Барон же заметил, как, слушая его, офицеры поглядывали куда – то вправо за его спину. И, прикуривая сигару, он как бы случайно повернулся в эту сторону, но ничто не привлекло его внимания. Он уже хотел, было вернуться к прерванному разговору с офицерами, как увидел недалеко отсюда ребенка, который бежал в сторону леса, проваливаясь в сугробы, отчего голова ребенка то появлялась, то исчезала. Это была девочка лет шести – семи и ее ярко – красный платок, мелькал в снегу.

Фон Гравиц повернулся к офицерам и продолжил разговор.

Хлесткий, одиночный выстрел прервал его на полуслове.

Сомнений не было, стреляли туда, куда офицеры вновь обратили свои взгляды. Барон обернулся и увидел завалившейся на сугроб тело девочки.

– Кто стрелял? – спросил он офицеров.

– Вон тот русский, – махнул рукой в сторону один из офицеров.

– Приведите его ко мне, – сказал фон Гравиц.

Офицер подозвал солдата, дал ему указание и вскоре тот привел к ним стрелявшего.

– Старший полицай Василий Лучко, – доложился он, и офицер – переводчик передал это барону.

– Спросите его, обер – лейтенант, зачем он стрелял? – поеживаясь от холода, спросил фон Гравиц.

– Он говорит, что это ненужный свидетель, господин гауптштурмфюрер! – доложил обер – лейтенант, переговорив с русским.

– Хорошо. Отпустите его, – распорядился барон и спустя некоторое время неожиданно для окружающих выругался. – Дерьмо! Неужели у нас с ними были одни прародители – Адам и Ева?

Когда закрылись ворота вслед за последними вошедшими в конюшню, их плотно придавили бревнами.

Командир отряда подошел к барону и сказал:

– Господин гауптштурмфюрер! Разрешите доложить! Для ликвидации собрано 128 человек. Из них 27 —мужчин, 69 – женщин, 32 – детей. Пять человек, оказавшие сопротивление, расстреляны на месте. Разрешите приступить к акции!?

Барон, аккуратно записав данные в блокнот, устало махнул рукой:

– Начинайте.

Основательно обложенная соломой и облитая горючим, конюшня загорелась легко и скоро.

Немного отогревшись у ее огня, барон отошел в сторону и вдруг снова увидел это тело девочки.

Он что – то вспомнил, достал блокнот, зачеркнул цифру пять и рядом, крупно написал цифру шесть.

4.

Конференция закончилась. Довольные организаторы провожали гостей. Многие плакали.

Подъехала машина и за братом Василием Даниловичем. Всем хотелось попрощаться и прикоснуться к этому известному служителю. Последним, к нему подвели брата, старца Егора.

– Ну что, Василий, чую я, не свидимся мы более, – сказал брат Егор.

– Да уж, похоже на то, – ответил брат Василий.

– Эх, пожить бы себе вволю! – пожаловался вдруг брат Егор. – Да здоровья уж нет! А как же так, Васька получилось, а? Я вот двадцать пять, а ты только двенадцать отдал годков этим бесам?

Брат Василий Данилович пожал плечами и, бросив, полный братской любви взгляд на провожающих, сел в машину.

И прежде чем захлопнулась дверца машины, ответил. Да так, что это услышал только брат – старец Егор: