Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том первый

Мадам Розмари Лувье приехала в обитель святой Ядвиги не с пустыми руками.

В изящной сумочке, пурпурной кожи, кроме бельгийского вальтера, и подвески со щитом Давида, надежно спрятанных в тайнике, покоился и толстый конверт, с новыми, американскими долларами.

Роза попала на монастырский двор без труда. Сестры ордена Карло Борромео носили черные рясы, с белыми, накрахмаленными апостольниками. Роза протянула в открывшееся в воротах, зарешеченное окошечко, бельгийский паспорт:

– Laudetur Iesus Christus… – громко сказала девушка, на латыни. Роза перешла на французский язык:

– Я католичка, еду к Черной Мадонне, в Ченстохов. Я хотела бы помолиться святой Ядвиге Силезской… – во французском языке пожилой монахини, впустившей ее в обитель, отчетливо слышался немецкий акцент.

С похожим акцентом говорил и священник монастыря, встретившийся с Розой перед службой. Мадам Лувье объяснила, что приехала с мужем, поклониться католическим святыням Польши, в благодарность за окончание войны:

– Месье Лувье сейчас в Бреслау… – Роза, незаметно, оглядывала голый, бедный кабинет, с распятием на оштукатуренной стене, – он встретил старого знакомого, но скоро ко мне присоединится… – на монастырском дворе протянули ровные ряды веревок, с высушенным бельем:

– Это наш приют… – указала сестра на трехэтажное здание, – у нас живет больше сотни ребятишек, сирот… – они прошли мимо маленького, бокового коттеджа. На окнах, в деревянных ящиках, цвела герань. У входа стояли плетеные кресла. Старая женщина, в черной, вдовьей, кружевной косынке мотала шерсть. Нитки держала хорошенькая, высокая, темноволосая девочка, в сером, приютском платье, и белом переднике:

– Агата принесла нам подарки, в честь праздника… – старуха, улыбаясь, показала приколотое к кофте красное, атласное сердце, – и печеньем нас побаловала… – сестра повернулась к Розе:

– Мы заботимся об одиноких стариках, из Бреслау. У них никого на свете не осталось… – старуха говорила с монахиней на немецком языке. Роза заставила себя не смотреть, слишком пристально, на девочку:

– Дети тоже немецкий выучили, они три года в рейхе живут. То есть в бывшем рейхе… – бывшая Анна Эльбоген, уроженка Брюсселя, вежливо поздоровалась с Розой:

– Доброго вам утра, фрау… – у Розы и Эмиля имелся полный список группы отца Виллема. У некоторых фамилий даже приклеили старые, довоенные, выцветшие фотографии. Роза знала настоящие имена детей, знала, под какими католическими документами их прятало Сопротивление, знала их довоенные адреса:

– Анна Эльбоген, ей сейчас пятнадцать лет… – девочка носила католический крестик, – она и до войны немецкий язык знала. Ее отец уроженец Кельна, как и я… – пока никто из родителей детей, попавших в группу, не вернулся с востока:

– Никто, кроме одной… – Роза, до боли, сжала ручку сумки, – но ведь она никуда не уезжала… – в мае, готовясь к путешествию в Польшу, Роза, для очистки совести, проехала по Бельгии, разыскивая родителей малышей:

– Никто ничего не слышал, никто ничего не знает. В синагоге, в Брюсселе, никто не появлялся. Кроме матери Анны… – по адресу, значившемуся в списке, Розе сказали, что бывшая мадам Эльбоген давно покинула город:

– Она вышла замуж, еще при оккупации… – хмыкнула соседка, открывшая Розе дверь, – а что с ее девочкой стало, я понятия не имею…

Соседка слышала, что женщина переехала в Лувен, университетский городок. Она снабдила Розу новой фамилией мадам Эльбоген:

– На венчание она нас не пригласила… – подбоченилась соседка, – однако извещения разослала, не поскупилась… – в Лувене Роза, прямиком, отправилась в мэрию.

Она помнила хорошенький, ухоженный домик, на окраине городка, трехколесный велосипед, рядом с куртинами роз:

– Мать Анны рано замуж вышла, со школьной скамьи. Ей сейчас немногим за тридцать… – Розе не хотелось думать о женщине, отправившей своего ребенка на вокзал, где собирали евреев, для депортации:

– Я просто посмотрю ей в глаза… – глаза у бывшей мадам Эльбоген оказались красивыми, голубыми. В доме вкусно пахло свежей выпечкой, в гостиной висело вышитое панно, с Мадонной. Девочка лет трех возилась с куклой:

– В сорок первом году евреев начали депортировать. Она освободилась от дочери и сразу вышла замуж, родила… – мать Анны держала на руках еще одного ребенка, годовалого. Дитя, стесняясь, отвернулось от Розы. Не пригласив ее в дом, женщина, непонимающе, сказала: