Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том первый

– Лучше уйти отсюда, месье Авербах… – он щелкнул зажигалкой, – кроме полковника Горовица, о нашей миссии никто не знает, но надо, как говорится, быть от греха подальше… – Гольдберг, утвердительно, добавил: «Вы в оккупации не жили».

Авербах помотал темноволосой, немного поседевшей головой:

– Осенью тридцать девятого я к немцам в плен попал. Меня ранило, но я успел забрать польские документы, у одного из моих солдат, убитых… – Самуил командовал ротой пехоты. Он взял у Эмиля американскую сигарету:

– Потом лагерь был, Дахау, и побег. Нас переправили в Марокко, через южную Францию и Испанию… – они шли по узкой, заваленной камнями улице, – в Северной Африке много немцев болталось, но это совсем не оккупация…

– Правильно, – сварливо отозвался Эмиль, – а я пять лет в подполье провел. Плакаты с моим лицом гестапо по всей Бельгии и Голландии развесило… – они проходили мимо объявления о розыске командиров Армии Крайовой. Эмиль понизил голос:

– Я с ней… – Монах, со значением, покашлял, – в Голландии работал. Она держала безопасную квартиру и передатчик. Потом она в Польшу уехала, эмиссаром от вашего правительства. Она язык с детства знает, у нее мать отсюда. Она врач, как и я… – по имени они с Авербахом женщину не называли. Самуил хорошо знал Бреслау:

– То есть бывшее Бреслау… – горько заметил капитан, – впрочем, по слухам, от Варшавы тоже ничего не осталось. Но Краков успели спасти… – Авербах ходил на молитву, в синагогу Белого Аиста:

– У них даже тфилин остались, и талиты… – по виду тфилин и талитов он понял, что вещи всю войну пролежали где-то под землей. Самуил отводил глаза, от лагерных номеров, на худых руках мужчин:

– В Дахау нам номера не выбивали… – ему, внезапно, стало стыдно:

– Пока мы воевали в Африке и Италии, в Польше, сотнями тысяч, убивали евреев. Мы ничего не делали, даже пальцем не пошевелили… – в Германии майор Холланд рассказал Авербаху об отчетах, из Аушвица. Услышав его, в пекарне, Гольдберг кивнул:

– Мой товарищ ездил в Польшу, от Сопротивления, под видом ученого. Он и есть ученый, социолог, в университете преподает. Месье Мартен. Он говорил с людьми, бежавшими из Аушвица. С покойным Максимом, например… – Гольдбергу, все равно, казалось, что Самуил ошибается. Капитан Авербах рассказал о схватке, в тоннелях берлинского метро:

– Я знаю, что Отто погиб, а Максимилиан с Вороновым пропали, – вздохнул Эмиль, – майор Холланд написал нам, в Мон-Сен-Мартен. Но Волк… – Гольдберг, нарочито аккуратно, помешал немецкий желудевый эрзац, – Волк не такой человек, чтобы умирать… – Эмиль помнил упрямые, яркие голубые глаза русского:

– Мишель отправился Лауру искать, и тоже погиб, или без вести пропал. Я бы ради Розы пешком в Сибирь пошел, и даже дальше… – Эмиль, сварливо, напомнил себе, что здесь, на оккупированной русскими территории, можно и не ходить пешком в Сибирь:

– Меня и так на восток отвезут, за казенный счет, в товарном вагоне… – эрзац был жидким, разбавленным, – НКВД не зря готовит списки, на выселение… – о списках Авербах узнал от евреев, собравшихся на миньян. Капитан пожал плечами:

– У страха глаза велики, Эмиль. Они вообще… – Самуил помолчал, – вообще… – он попытался и не смог найти слово для увиденных им евреев:

– Они словно руины… – пришло в голову Авербаху, – как здесь, в Бреслау. От Польши и от евреев ничего не осталось… – на службе он не разговаривал с собравшимися. Перелистывая старый, потрепанный молитвенник, с подозрительными пятнами на страницах, Самуил рассматривал самодельный, из грубого дерева, ковчег завета:

– Свиток Торы тоже сохранился. Наверное, его спрятали, зарыли. Евреев больше нет… – внезапно понял он, – как древних египтян, или греков. Нас будут изучать, историки, археологи, но нас больше нет… – он вспомнил девушку, в разоренной, флорентийской синагоге:

– Она кричала, что мы виноваты. Кровь евреев на наших руках… – Самуил, невольно, посмотрел на свои длинные пальцы, – она говорила, что ее дети не будут евреями, и она рада такому… – после молитвы, за чашкой благотворительного чая, Авербах услышал, что Варшаву сравняли с землей, что в лагерях немцы загоняли людей в газовые камеры, а надзиратели, русские из Травников, разрывали детей пополам, на глазах у матерей:

– Но Краков Штерна спасла… – его собеседник закашлялся, почти шепча, – ее отряд перерезал немецкий кабель, и город не взорвали. Они уводили в горы евреев, с фабрик Шиндлера… – где сейчас была Штерна, или Шиндлер, никто не знал. Имени профессора Кардозо Авербах тоже не услышал.