Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том первый

В кассы кинотеатра, под покрытой зеленой патиной старой меди, фигуркой льва, стояла небольшая очередь. Крутили «Долину решимости», с Грир Гарсон и Грегори Пеком. Оглянувшись, Степан хмыкнул:

– В кино, пожалуй, я здесь не попаду. Сходим в Москве, с Констанцей. Она, кажется, ни разу в кино не была… – жена, рассеянно, говорила:

– Я не отрицаю роли искусства в развитии человека и цивилизации в целом, однако я сама никогда не испытывала тяги к музыке, или театру. Впрочем… – глаза цвета жженого сахара становились внимательными, пристальными, – картины старых мастеров могут нести интересную информацию… – Степан слышал от жены об эскизе ван Эйка:

– Можно было с Петей поговорить о рисунке… – в пятиэтажный дом, рядом с кинотеатром, и переезжало кафе господина Витольда, как звался здесь литовец, – но нет, – Степан помотал головой, – не стоило рисковать. Петя упоминал, что фон Рабе ему не доверяет. У фон Рабе младший брат погиб, а где он сам, неизвестно… – о смерти штандартенфюрера Отто фон Рабе Красный Крест известили в ответе на письмо, отправленное Степаном, в адрес союзной оккупационной администрации, в Гамбурге. По словам англичан, информация была совершенно точной. Останки врача СС опознали, по рентгеновским снимкам:

– Как мне ребятам сказать о том, что произошло… – Степан прислонился к стене дома, рядом с деревянными щитами, загораживающими окна будущего кафе, – они в Нойенгамме говорили, что детям сделали операцию, на лимфоузлах… – он ненавидел себя за то, что не попытался увезти малышей из лагеря:

– Я знаю, что Харальд с Хансом будут себя винить… – норвежцы жили вдвоем, деля комнату в скромной квартирке Красного Креста, где обретался и Степан. Ребята могли уехать домой, в освобожденную Норвегию, по временным удостоверениям беженцев, однако для фельдшеров в Стокгольме сейчас работы хватало. Ханс и Харальд писали длинные простыни показаний, о пребывании в Бухенвальде, Штутгофе и Нойенгамме, для будущего суда над нацистскими преступниками. Степан тоже заверил показания, у адвоката, занимающегося делами Красного Креста.

Харальд успел познакомиться с девушкой, из семьи польских евреев, добравшихся до Швеции после начала войны. Отец Итты умер в Стокгольме, девушка осталась одна, с больной матерью:

– Еврейская община помогает беженцам, – вздохнул Степан, – но здесь раньше мало евреев жило. Зато теперь много… – Итта и Харальд не могли пожениться, норвежское посольство в Стокгольме пока не открыли. Польша, судя по всему, после войны должна была стать социалистической. Довоенные паспорта поляков давно потеряли силу. Харальд не хотел везти в Норвегию нелегально, через леса, почти парализованную, старую женщину:

– Значит, я останусь в Стокгольме, – упрямо замечал фельдшер, – нельзя бросать будущую тещу… – когда Итта приходила в квартиру, Степан и Ханс, деликатно, отправлялись в ближайший парк:

– Иоганн тоже мальчишек в парк водит, кроссами заниматься… – деревянные щиты пестрели афишами о будущем боксерском матче. Нильсен, надежда шведского бокса, как о нем писали в газетах, выступал в тяжелом весе. Иоганн, в последний раз выходил на ринг десять лет назад:

– Последний мой матч в конце тридцать пятого года прошел, – услышал Степан хмурый голос приятеля, – я тогда на двадцать килограмм меньше весил… – Иоганн усмехнулся, – теперь я категорию поменял… – господин Кампе появился на приеме в Красном Кресте в начале мая, после возвращения Степана из Германии.

– Он и раньше в контору приходил… – из будущего кафе до Степана донесся звук электрической дрели, и голос, на неловком шведском языке, с заметным акцентом. У господина Витольда работали одни беженцы. Степан выбил трубку в уличную урну:

– Приходил, просто меня в Стокгольме еще не было… – они с Иоганном сразу подружились. Спортивный зал господина Кампе размещался в подвальчике, за два дома от переулка, где жил Степан. Дальше лежал парк, с церковью святой Софии. Степан навещал храм по воскресеньям. Констанца была неверующей, но Степан, все равно, молился за жену:

Сунув портфель под мышку, он пробирался в полуденной толпе, по узкой улице Сканегатан:

– Я всегда о ней думаю. Что бы я ни делал, она всегда со мной. Ничего, теперь Ворон будет спокоен… – как обычно, перед выходными днями, в сквере поставили лотки. Женщины Содермальма торговали мелочевкой, вязаными вещами, вышитыми платками, домашними джемами. Степан часто прикидывал, что из вещей пришлось бы по душе Констанце: