Алона Китта - Русский излом. Роман в трех частях

Накануне он выслушал ее рассказ о том, как она сделала плевральную пункцию, и теперь хотел лично убедиться, что дочь сделала все правильно.

Ольга ничего не сказала отцу о своих подозрениях относительно личности потерпевшего, и старый доктор был убежден, что ему предстоит встреча с господином Оболенским, и никем другим! Впрочем, по прибытии в больницу они обнаружили пациента в таком состоянии, что, право, выяснять его настоящее имя было делом десятым.

Осмотрев место пункции, Карл Иванович похвалил Ольгу, затем с помощью того же старенького стетоскопа выслушал лёгочные шумы и печально покачал головой и незамедлительно вынес заключение.

– Я опасаюсь абсцесса, – сказал он, хмурясь, – Все признаки говорят об этом.

– Как же?, – растерянно дочь, – Ты сам сказал, что пункция удалась?

– Удалась, – подтвердила доктор, – Но, милая моя девочка, неужели ты забыла о том, что спавшаяся лёгочная ткань может воспалиться?

– Что делать? Ты же сам не слишком уверен, что…

– Оленька, готовь камфору, – распорядился доктор, – Он очень слаб, я боюсь за его сердце.

Трое суток пациент находился между жизнью и смертью – трое суток Ольга не выходила из больницы. Она даже спала на двух стульях в боксе, чутко улавливая каждое движение пациента. И, как только у него при кашле стала отходить полным ртом гнойная мокрота, сразу же исчезла лихорадка, и состояние раненого перестало вызывать опасения, она впервые за последнее время заснула спокойно.

Через несколько дней господин Оболенский почувствовал себя намного лучше и попросился на выписку. Карл Иванович попробовал возражать, однако натолкнулся на твердую решимость пациента вернуться к обычной жизни. Он сдался под напором и разрешил Оболенскому покинуть больницу сразу после обхода.

Ольга закрылась в амбулатории, чтобы ненароком не столкнуться с ним: во время осмотра он даже не взглянул в ее сторону, и она была раздосадована его невниманием.

– Хоть бы «спасибо"сказал, ведь есть за что, – раздумывала она, машинально выполняя манипуляции, – Если бы не я, по нему уже давно справили бы панихиду. Я, конечно, переживу его неблагодарность, просто одним разочарованием больше…

Ей было видно в окно, как он вышел на крыльцо, глубоко вдохнул холодный воздух и оглянулся по сторонам. Возможно, он все же хотел ее видеть перед уходом – в какой-то момент ей показалось, что он заметил ее через оконное стекло, однако Оболенский, не спеша, отвернулся и медленно, словно в глубоком раздумье, двинулся по дорожке, устланной подгнившей листвой. Он вышел за калитку и направился в сторону станции, а Ольга, прильнула к окну и долго смотрела ему вслед. Как только он скрылся за поворотом, она глубоко вздохнула и- делать нечего! – вернулась к работе.

А Оболенский, который был вовсе не Оболенский, и не Антон Иванович, размышлял о том, что предпринять в дальнейшем. Обстоятельства вынудили его спешно уехать из Петербурга – он даже не успел забежать домой, в квартиру на Миллионной улице. Он остался без денег, без документов, с пятью рублями в кармане, и первое, что он предпринял, узнав о грозящем аресте, купил билет на ближайший поезд, идущий в Белоруссию.

Он был охвачен порывом – бежать из этого мрачного города, построенного на болоте согласно капризу тирана. Бежать от так называемых друзей, затянувшихся его, Левушку Баренбойма, в организацию бомбистов-эсеров.

Прав был отец, прав: ему не место рядом с этими людишками! И чего ему, дураку, не хватало? Папа никогда не отказывал ему в субсидиях, оплатил образование в Европе, а он, Левушка, вместо благодарности, разрушил свою жизнь.

А ведь он годом раньше приехал в Санкт Петербург, надеясь получить место на кафедре – он грезил наукой! Европейские профессора высоко оценивали его способности и прочили славное будущее. Его дипломная работа по органической химии удостоилась золотой медали на конкурсе студенческих работ, после чего сразу три университета предложили Левушке место для подготовки доктората – Карлов университет в Праге, университет Гумбольдта в Берлине и родной, санкт-петербургский. Он сделал выбор в пользу последнего, и главным аргументом послужило то, что ему захотелось утереть нос Российской империи.

Это она, империя, всячески унижала народ, к которому принадлежал Баренбойм, это она ограничила права и свободы его народа, введя унизительную «черту оседлости». Это она пальцем не пошевелила, чтобы остановить погромы, прокатившиеся на юге. Это она лет десять тому назад засудила несчастного Бейлиса за преступление, которое он не совершал.