Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том пятый

– Но с четверга прошло три дня. Сегодня воскресенье, а Питера все нет… – она не хотела думать о самом плохом, но Лауре больше ничего не оставалось:

– Доктор тоже не появляется, хотя обычно он приходит каждые два дня… – в четверг, при визите, врач предупредил ее, что постарается помочь Питеру бежать. Лаура крепче прижала к себе сына:

– Питер с детства знает русский язык. Он, наверняка, выдал себя за коллаборациониста или белоэмигранта. Он бы никогда не признался, кто он такой, на самом деле. Точно так же, как не признаюсь я… – Лаура понимала, что будет означать такое признание и для нее и для кузена. Пьер мирно посапывал еще немного заложенным носом. Она сдержала рыдание, горло перехватило:

– Мы сгинем в лагерях. У меня отнимут Пьера, отправят его в детский дом. Мой ребенок может умереть, от голода и холода, или он вырастет под чужим именем, и никогда не узнает, кто он такой… – Лаура поцеловала мягкие, белокурые волосы. Пьер улыбнулся, нежные губки мальчика задвигались:

– Никогда такого не случится, – пообещала себе Лаура, – теперь в Лондоне знают, что я жива. Мне надо увидеть папу, он совсем один. Надо отыскать Йошикуни, надо вырвать Мишеля из нацистского гнезда, и рассказать, чем они занимаются, в Патагонии и Антарктиде. Надо послать туда объединенный, союзный десант… – Лаура успокаивала себя тем, что Питер никогда бы ее не выдал:

– Даже если его арестовали, при побеге, если арестовали и доктора, то они будут молчать, как буду молчать я…

В пятницу вечером, несмотря на праздник, охрану барака усилили. Лаура повторяла себе, что Питеру, скорее всего, удалось спастись:

– Он вернется за мной, не может не вернуться. Семья не бросит меня в беде… – шаги приближались, дверь камеры заскрежетала, загремели ключи. Пьер захныкал, Лаура почувствовала рядом знакомое веяние сандала:

– Он прилетел из Москвы. Не ради меня, ради Питера. Неужели Питера арестовали, и он заговорил… – выпустив дым кубинской сигары, Наум Исаакович Эйтингон вежливо сказал «Здравствуйте».

– Английский язык, – Лаура, незаметно сжала зубы, – они арестовали Питера и доктора, им все стало известно. Молчи, молчи, играй…

Растерянно пробормотав что-то, она, недоуменно, повела рукой в воздухе. Пьер, проснувшись, заплакал, Лаура быстро сунула ему грудь:

– Очень удачно, есть время подумать…

Пыхнув сигарой, не сводя глаз с Лауры, Эйтингон прислонился к косяку железной двери: «Пусть кормит, я подожду. Впереди у нас долгий разговор».

Наум Исаакович Эйтингон появился в Москве за день до тридцатой годовщины великой революции, с отличным средиземноморским загаром и чемоданами подарков для Розы и девочек.

В Риме он придирчиво выбирал обувь и шелковые шарфы, кашемировые, трогательные свитера для малышек, чулки американского нейлона и французское белье. Позвонив во Флоренцию, в аптеку Санта Мария Новелла, он заказал на адрес римского отеля ящик миндального мыла, ручной работы, ароматическую эссенцию и лечебные настойки, на травах, которыми славились монахи, содержавшие магазин.

При первой необходимости, на виллу доставили бы какие угодно лекарства, из любой точки мира, но Наум Исаакович помнил давний разговор с профессором Кардозо, на острове Возрождения:

– Он объяснил, что фармакологи только начинают изучать возможности растений. Не зря викинги, по преданию, перед боем ели мухоморы… – аспирантка, выбранная Кардозо, занималась народной фармакопеей:

– Он дальновидный человек, – хмыкнул Наум Исаакович, – надо слетать к нему весной, погреться на среднеазиатском солнце. Посмотрю, зачем он заказал мексиканские кактусы и велел выстроить теплицу, для грибов. Он говорил, что галлюциногенные свойства растений можно использовать в военных целях… – до весны Эйтингону предстояло, еще раз, навестить Рим. Операцию он подготовил отменно.

Устроившись в покойном кресле, в салоне особого самолета, следующего из Берлина в Москву, он шелестел свежими газетами:

– В этот раз мне никто не помешает. Товарищи по оружию, что один, что другой, залегли на дно… – Стэнли, из Лондона, сообщил, что герцог взял длительный отпуск, по семейным обстоятельствам. Эйтингону немного не нравилось, что он не знает, куда отправился его светлость:

– Весной он должен оказаться в Палестине, то есть в будущем Израиле. Саломея получила четкое задание. Я обещал Лаврентию Павловичу, что привезу ее в СССР… – Наум Исаакович не сомневался в исходе голосования в ООН, намеченного на конец ноября: