Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том пятый

– Не бойтесь, вы меня помните. Ваш мальчик вырос… – парнишка совсем не напоминал индейца:

– Отец у него был белый… – Эйтингон вытащил из кармана пиджака кусок рафинада. Мальчик протянул ручку:

– Словно в зоопарке. Если не покормишь, она тебе не будет доверять… – он вложил сахар в ладонь чилийки:

– Просто расскажите мне кое-что… – Наум Исаакович считал, что доктор к побегу мистера Кроу отношения не имеет, но для очистки совести, решил навестить чилийку:

– Покушайте, милая, я подожду… – ласково добавил он. Захрустев рафинадом, дикарка, боязливо, неловко, улыбнулась.

На промороженной стене чайной, в клубах папиросного дыма, виднелся яркий плакат. Хорошенькая дама, в меховом пальто и шапочке, при ридикюле, улыбаясь, опускала бюллетень в обтянутую кумачом урну для голосования. Представительный молодой человек, в пальто с каракулевым воротником, тоже с бюллетенем, ласково следил за ней: «Женщина в СССР имеет равные права с мужчиной», – сообщал плакат. Рядом, рассерженный гвоздь выцарапал короткую надпись, из нескольких слов:

– Валька, кем бы она ни была, сильно насолила автору… – два года назад, пробираясь из Москвы в Прибалтику, Питер стал хорошо разбирать русский мат. Он устроился в темном углу, вдалеке от прилавка:

– Мы с Джоном в похожие заведения заходили, но зима тогда не была такой холодной. Впрочем, в этих краях всегда морозы… – чайную отапливало несколько чугунных буржуек. У посетителей, все равно, вырывался пар изо рта. Буфетчица, в натянутом поверх меховой безрукавки, засаленном халате, кричала через низкий, пропахший «Беломором» зал:

– Дверь закрывайте, кому сказала…

Скрипящая дверь впускала в чайную порывы метели. Непогода продержалась все выходные, что Питеру было только на руку. Седьмого ноября он успел оказаться за оградой базы до объявления общей тревоги. У него при себе была провизия, заправленная бензином зажигалка и даже фляга с кофе:

– Более того, я шел по компасу. Я хорошо помню карту, со времен подготовки десанта… – в первый день он не останавливался, пока не сделал почти десять миль, на северо-запад. Питер рассудил, что, в первую очередь, его начнут искать на востоке, у пролива:

– Они решат, что меня либо подберет еще одна лодка, либо я пойду к рыбакам… – он не стал отклоняться слишком далеко на север, где лежал военный порт, Советская Гавань, и новый морской порт, Ванино.

В тех краях властвовало МГБ. Из Ванина на Колыму отправляли тюремные рейсы, с новыми заключенными. На недавно выстроенную зэка железнодорожную станцию, из Хабаровска, беспрерывно гнали эшелоны, набитые осужденными людьми. В Шотландии, на полигоне, Питер читал сведения о лагерях, полученные из Москвы, от Журавля:

– Ванино, вотчина МГБ, а в Советской Гавани стоит тихоокеанский флот русских. Но место, где я был, совсем секретное, его нет ни на одной карте. До Советской Гавани здесь миль тридцать. Русские держат на базе подводные лодки, особого назначения…

До Де-Кастри оставалось примерно сто миль, но Питер понимал, что с одной финкой, и без лыж, он туда не дойдет. Он надеялся отыскать в тайге заброшенную охотничью сторожку, и найти лыжи, но все три дня ему пришлось ночевать в лесу, под наломанными ветвями елей:

– Хотя костер я разводил, и даже воду кое-как кипятил, во фляге…

Он взял стопку водки, уху, со ржаным хлебом и горячий чай, с блинами. Сахар подавали серый, кусковой, чай пах соломой, но уха оказалась отменной, наваристой:

– Здесь рыбу хоть руками можно ловить, я миновал несколько речек… – усмехнулся Питер, – впрочем, у меня хватило провизии от доктора. Он даже яблоки сунул в саквояж… – последнее, мерзлое яблоко Питер съел утром, подходя к окраине поселка, в непроницаемой метели. Сквозь свист ветра он услышал тоненький, далекий звук паровозного гудка, повеяло гарью:

– Тумнин, станция на линии из Ванино в Комсомольск-на Амуре. По этим путям везут зэка…

Судя по лицам посетителей чайной, Питер оказался именно в такой компании. Хмурые, заросшие бородами мужики, в ватниках, тулупах и валенках, молча, тянули чай или разливали водку. Уху подавали в щербатых тарелках, блины пекли из дешевой муки, скудно смазывая маргарином:

– И хлеб отдает лебедой, несмотря на то, что место коммерческое и карточки не принимает… – на это указывало рукописное, с ошибками, объявление над стойкой, рядом с вазочкой, куда насыпали простую карамель. Питер искоса взглянул на календарь: