Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том пятый

– Это безопасней. Пусть они считают, что я власовец, или белоэмигрант. В таком случае мой акцент объясним, а у Власова, как и в СС, служили коллаборационисты, из Прибалтики… – с него сняли отпечатки пальцев, испачкав руки черной, липкой краской.

Чекист принес папку, серого картона, с веревочными завязками. Именем папку не отметили. Питер не представился и в ответ на прямой вопрос. Он сжал губы, упрямо глядя в стену. Пробормотав что-то себе под нос, чекист поставил прочерк, в соответствующей графе, на грубо отпечатанном протоколе допроса. Фотограф суетился, собирая штатив. Питер вспомнил движение пальцев, по запястью:

– Это был врач, я хорошо расслышал разговор. Кажется, заключенный врач, а не местный офицер… – местный офицер МГБ, пусть и в белом халате, вряд ли знал бы английский язык:

– Но писал он точно по-английски. Он спрашивал, кто я такой… – не обращая внимания на настойчивый голос чекиста, он закрыл глаза:

– Верно. Я был почти в бреду, но я все помню. Я попросил воды, чтобы выиграть время, заставить их поверить, что я русский… – Питер, в который раз, сказал себе, что нельзя ждать следующей недели:

– У меня в запасе три дня, не больше. Эйтингон может явиться сюда, не дожидаясь конца праздников… – он хорошо изучил карту Дальнего Востока. Питер запомнил безопасный адрес, переданный покойным Волком Марте:

– Судя по тому, что письмо от Констанцы дошло до Лондона, летом адрес еще действовал… – с тех пор могло случиться все, что угодно, однако другого выхода у Питера не оставалось:

– Поселок Краскино, на корейской границе. Рубеж СССР проходит по реке Туманная. В Корее неразбериха, начинается гражданская война. Русский язык я знаю, пусть и с акцентом. Я доберусь на юг, главное, вырваться отсюда. Но получится, что я не выполню задания, не вывезу Констанцу и Розу… – Питер скрыл вздох:

– Если меня расстреляют на Лубянке, после пыток, я, тем более, ничего не сумею сделать. Теодор рассказывал, как они бежали из Москвы. Авраам выжил, вернулся к семье, а я обещал Марте, что мы скоро увидимся. Мне надо достать оружие и документы… – он подумал о движении пальцев врача, по его руке:

– Это мог быть провокатор, такое в привычках Лубянки. Я очень рискую, но делать больше нечего… – чекист жужжал о добровольном признании вины, о смягчении наказания:

– Для чего вы тайно перешли границу Советского Союза? Назовите имя, возраст, место рождения… – наручники с Питера не сняли:

– Руки никак не поднять, да у меня и нет бритвы. Парень, в Доре-Миттельбау, кажется, француз, из Сопротивления, говорил, что можно обойтись и без бритвы. Он так обманул гестаповцев. Его отправили в госпиталь, и он попытался бежать оттуда. Я в госпитале, но мне не поможет здешний фельдшер, прикрепленный к палате. Надо, чтобы пришел врач… – Питер, размеренно, отсчитал в уме до десяти:

– Черт, как больно. Терпи, не двигайся, не подавай виду. Должна пойти кровь…

Он, изо всех сил, прикусил зубами щеку, с внутренней стороны. Рот, наконец, наполнился горячим, соленым. Судорожно, надрывно закашлявшись, дергаясь на кровати, Питер выплюнул алые сгустки:

– Врача, – прохрипел он, – позовите врача…

Сладкий сок потек по смуглым пальцам Лауры.

Принюхавшись, Пьер потащил в рот руку матери:

– Я пока не даю ему фрукты, – улыбнулась женщина, – мальчику только десять месяцев. Но пальцы пусть облизывает…

Врач всегда старался принести ей яблоки, виноград, или спелые мандарины, из пайка подводников. Пьер давно уверенно сидел, и ползал по койке. Ребенок рвался вниз, на стылый, каменный пол камеры. В начале осени врач вынул из кармана флотской шинели вязаные, шерстяные носки:

– Держите. Они мужского размера, – мальчик потянулся к носкам, – но это лучше, чем ничего… —

Зачмокав, Пьер взялся за картонную коробочку с горохом. Лаура водила ребенка по полу за руки, стараясь, чтобы мальчик не замерз. В октябре, с началом холодов, она заметила пар, вырывающийся изо рта, при дыхании. Горячей воды в камере было взять неоткуда. Доктор тайно передал ей резиновую грелку. Лаура клала ее в койку, согревая, во время сна, ледяную воду из умывальника. Пьера она купала над раковиной:

– Он, кажется, привык к такой воде, бедное дитя, – подумала Лаура, – я сама в душе с лета не мылась…

Летом ее водили в деревянную душевую, установленную на участке, где возвышался барак. Вода в жестяной бочке, на крыше маленького сарайчика, нагревалась от солнечных лучей. Последний раз Лаура стояла под слабеньким душем в сентябре: