Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том пятый

– Я объяснила, что ребенок пока останется здесь. На строительстве нет детского дома… – полковник, недовольно, отозвался:

– Я слышал, от медиков. Но это не по инструкции… – Роза вздернула бровь:

– Плевать я хотела на инструкции. Я так бы ему и заявила, при личной встрече… – она понизила голос:

– Но у нас осталось два месяца, не больше. К новому году сюда, наверняка, явится так называемый товарищ Котов…

Роза не сомневалась, что Эйтингон не потерпит на вилле чужого ребенка, тем более, сына осужденных шпионов:

– Мерзавец способен не то, что отправить Поля в дом малютки, но и просто выбросить его на мороз… – в коридоре Роза велела девочкам:

– Бегите в игровую, сейчас к вам придет фрау Луиза…

Доктор Кроу пила кофе на нижней кухне, следя за воротами, ведущими к шоссе на Де-Кастри. К моменту появления спецтранспорта и Констанца, и ее шофер должны были сидеть в кабине доджа. Роза вспомнила трогательные, немного вьющиеся, рыжеватые волосы мальчика:

– Лючия говорила, что у Россо были серые глаза. И у Натали серые. Все будет хорошо, через месяц мальчик окрепнет. Мы улетим отсюда, не дожидаясь Эйтингона. Натали тетя Поля, она его вырастит. Она оправится, расцветет, выйдет замуж. Она еще девочка, двадцать четыре года. Пусть сначала поживет у нас, в Мон-Сен-Мартене… – Роза вздрогнула.

Зашуршал синий, лабораторный халат, повеяло крепким табаком и кофе. Лицо Констанцы, в полутьме коридора, было неожиданно бледным, она кусала тонкие губы:

– Я никогда ее такой не видела, – поняла Роза, – что-то случилось… – оглянувшись, доктор Кроу вложила в ее руку свернутый на советский манер треугольник записки:

– Роза, Степан здесь. Она прилетел за мной, Роза, то есть за нами… – тонкие пальцы Констанцы подрагивали:

– Я знала, что он жив. Он говорил, что пока мы вместе, смерти нет… – она сцепила руки:

– Эмоции. Успокойся, и все расскажи Розе… – прислушавшись к тишине в детской, она кивнула в сторону нижней кухни:

– Крестник мой спит, можно выпить кофе. Роза, все закончилось, все… – сунув треугольник в карман бархатного халата, Роза пошла за ней.

Белая лампа, вспыхнув, резанула по глазам холодным светом. Питер, невольно, поморщился.

Попав раненым в руки немецких танкистов, в Рётгене, он пришел в себя в военном госпитале, в отдельной, охраняемой палате. Тамошняя служба безопасности, не обременяя себя расследованием дела, быстро выписала дезертировавшему из рейха, наемному рабочему, срок в концлагере. Питера отправили в Дору-Миттельбау, на восток, даже не долечив, как следует.

Крепкие, бесцеремонные пальцы, повернули его голову в профиль. Сержант, в знакомой Питеру форме внутренних войск МГБ, принес в палату фотоаппарат, со штативом. Фотограф появился в сопровождении человека средних лет, в хорошем штатском костюме. Непроницаемые, внимательные глаза, напомнили Питеру о следователе из гестапо, в госпитале:

– Тогда меня тоже фотографировали. Должно быть, моя папка до сих пор лежит в архивах службы безопасности. Или документы сожгли, в Доре-Миттельбау, перед наступлением союзников, или в барак, где они хранились, попала бомба. Но в Москве ничего такого ждать не стоит…

Питер понимал, что у него осталось отчаянно мало времени.

В палате не повесили календаря, железные ставни закрыли наглухо, однако он чувствовал, что недолго пролежал в забытье. Он не мог потрогать лоб, запястья охватывали наручники, но Питер ощутил, что температура спала:

– Жара больше нет. Я простужен, однако, вроде бы, обошлось без воспаления легких. Мне, скорее всего, вводили пенициллин. Может быть, даже с моих заводов…

Он кашлял, из носа текло, но тело не разламывало болью. Украдкой осмотрев себя, Питер не обнаружил никаких ранений:

– Только ссадины и царапины, и кандалы на меня пока не надели. Впрочем, еще все впереди… – по его расчетам, шло шестое ноября:

– Завтра праздник, потом выходные. Путь отсюда в Москву долгий, даже по воздуху. Может установиться нелетная погода. Но нельзя на такое рассчитывать, как нельзя ожидать, что рапорт этого чекиста о инциденте, попадет в руки Журавлеву… – крестик с Питера не сняли, фотографировали его тоже с распятием:

– Стоит Кепке увидеть мои снимки, как он, немедленно, примчится сюда. Я сгину на Лубянке, на что я не имею права. Я должен вернуться, я обещал Марте… – Питер не хотел заниматься самообманом:

– Один я Констанцу никак не выручу. Глупо думать, что отсюда меня отправят в Де-Кастри. Ясно, что здешняя база находится недалеко от строительства тоннеля, но чекист меня никуда не пошлет, до прибытия вышестоящего начальства, из Москвы… – сержант, фотограф, отдавал приказания на русском языке, Питер подчинялся: