Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том шестой

– Мой мальчик жив, я знаю. Лаура унесла его отсюда, однако она сама была не в себе, из-за случившегося в Нойенгамме. Она выжила. Может быть, она прячется у индейцев, с маленьким Джоном… – Эмма, каждый день, думала о том, что ее малышу осенью исполнится три года:

– Он давно бегает и разговаривает. Он родился светленьким, с голубыми глазами. У него такая же родинка, как у Джона. У него есть медвежий клык, отец его узнает… – лежа на узкой кровати, в детской племянника, Эмма ожидала услышать над озером рокот авиационных моторов:

– Если Лаура выжила, она могла подождать, пока мальчик окрепнет и добраться до Пунта-Аренаса. Это менее опасно, чем появляться в Ушуайе, куда ездит и Макс и проклятая мокрица… – Петр Арсеньевич давно казался Эмме трупом:

– Он гниет изнутри, он разлагается и скоро сдохнет. Джон его пристрелит, и я больше никогда о нем не вспомню… – нынешний ребенок Эмму не интересовал:

– Когда Джон прилетит сюда, я не возьму с собой это дитя, – думала она, – я ничего не скрою от Джона, но я не смогу каждый день видеть потомство трупа. Джон меня обязательно поймет… – племянник вскинул серо-зеленые глаза:

– Этот рассказ, тетя Эмма… – у нее заныло сердце:

– Бедное дитя. Каждую неделю я ему читаю этот рассказ, или он сам читает… – мальчик поморгал длинными ресницами:

– У Генриха тоже такие были, я помню. Он одно лицо с Генрихом, только подбородок у него от Марты, решительный. От Марты, от ее матери. Если Марта жива, она никогда не бросит свое дитя. Она тоже прилетит сюда, с Джоном… – Эмма подозревала, что старший брат не помнил все рассказы в книге:

– Здесь почти тысяча страниц. Но если Максимилиан увидит рассказ, он вырвет листы… – племянник подпер нежную, еще румяную от жара щечку ладонью:

– Очень вкусный финик, тетя Эмма… – он опустил руку вниз. Аттила, заворчав, боднул ладонь мальчика лбом. Теплый язык лизнул пальцы Теодора-Генриха:

– Тебе финики нельзя, – вздохнул ребенок, – но ты косточку получил. Ты тоже послушай, это о мальчике, который потерял маму, а потом она нашлась. Тетя Эмма, вы читайте, а я выпью чая… – Эмма смотрела на гравюру. Маленький мальчик, в эскимосской парке, стоял на пороге иглу. Она откашлялась:

– Джоанна Холланд. Стефан за полярным кругом… – в рассказе мальчика, родившегося на корабле, затертом во льдах, спасали эскимосы. У ребенка был крестик, с выгравированным гербом:

– Но его родители бесследно исчезли. Потом выяснится, что его отец, капитан корабля, отправился с матросами в разведку и погиб. Мать мальчика оставила его на попечение экипажа, а сама ушла со спасательной партией. Ушла и не вернулась, а на корабле все умерли, кроме годовалого младенца… – в конце повести мать находила сына, наследного герцога:

– Если ты посмотришь на карту Арктики, мой дорогой юный друг, то увидишь бесконечное, белое пространство. В снегах и льдах кочуют со своими санями смелые и умные люди, которых мы называем инуитами… – Теодор-Генрих, уютно, собрал вокруг себя одеяло.

Напротив, на стене, висел портрет Гитлера, окруженного детьми. Мальчик отвел глаза от картины:

– Не хочу на него смотреть, он убил папу и дедушку. Они погибли потому, что хотели изменить Германию, сделать ее лучше. Тетя говорит, что я должен быть достоин их памяти… – он не помнил ни деда, ни отца:

– Но маму я помню… – в носу защипало, – от нее сладко пахло, как от коврижки. Она меня брала на руки, я наряжал елку. Она мне пела песню, о снах, падающих с дерева… – песню пела и тетя Эмма. Мальчик перебрался ближе к краю кровати:

– Тетя Эмма, я вас за руку возьму, ладно… – Теодор-Генрих, почти неслышно, добавил:

– Тетя Эмма, а мама за мной скоро приедет… – отложив книгу, она прижала племянника к себе. Маленькое сердечко мальчика стучало. Эмма покачала ребенка: «Скоро, мой милый. Очень скоро».

В ожидании родов сестры обергруппенфюрер заказал в Буэнос-Айресе полную обстановку, для новой детской. Комнату, по соседству с апартаментами зятя и Эммы, отремонтировали. Стены выкрасили в приятные, светлые цвета, желтый и зеленый. Макс надеялся на девочку, но, понимая, что на свет может появиться и мальчик, не стал выбирать розовый, или голубой. Из столицы прислали мебель, беленого дуба, кроватку, с кружевным балдахином.

Приданое Эмма шила и вязала сама. Ткани Максимилиан привозил из Ушуайи. Летом на городском рынке появлялись индейцы, с теплыми одеялами, шерсти альпаки. Пряжу продавали и в мотках. Свитера и шарфы, связанные Эммой, грели лучше итальянского кашемира. Максимилиан, все равно, не мог устоять перед фотографиями из дорогого, британского каталога. Из Harrods будущему племяннику или племяннице прислали крохотные, трогательные шапочки и кофточки, вышитые якорями, кроликами и медвежатами. Мальчик или девочка получал и пинетки, и шелковое постельное белье, и низкую коляску, обтянутую светлой замшей. Максимилиан выписывал на свой почтовый ящик, в Ушуайе, британские газеты. Журналисты смутно намекали, что осенью страну ждет счастливое событие, однако о беременности принцессы Элизабет прямо не писали. Сестре обергруппенфюрер газет, разумеется, не позволял: