Леонид Подольский - Идентичность

Об отметине на голове генсека и говорил народ все первые годы, будто Бог смилостивился и послал чудо, решил спасти Русь. Меченому поверили сразу, едва он произнес «перестройка». Простой народ, провинция – бог весть, Леонид не знал, что думают люди на Сахалине и Камчатке, выстаивая в длиннющих очередях, но московская интеллигенция влюбилась в Горбачева сразу. Э т о т хоть умел говорить, хотя путал иногда ударения. Но ударения, мягкое «г» и «Азебайжан» прощали ему. А во что еще, кому еще было верить?

Когда Леонид учился в Ставрополе, кафедрой судебной медицины там заведовал известный на весь Союз профессор Литвак, у которого была любимая присказка: «В Ставрополе – умничка, в Москве – дурочка». Вот из-за этой присказки Леонид Вишневецкий и вспоминал теперь Литвака.

Чем больше Леонид анализировал политику Горбачева, да и его самого, тем больше приходил к выводу, что – «дурочка». Начать хоть с команды. Запрячь в один воз Лигачева и Яковлева, людей взглядов диаметрально противоположных. А вице-президент Янаев, жалкий человек с трясущимися руками 283? А ретроград Лукьянов 284? А «плачущий большевик» 285 и сменивший его выпивоха Павлов 286, наглый, лживый, которого все ненавидели, автор конфискационной реформы? Они все показали себя – во время ГКЧП 287.

И сам Горбачев. Стратег – никудышний. Верхогляд, который не умел предвидеть и хронически отставал от событий. Вечно суетился и вечно опаздывал. Принялся за перестройку без детального плана. И притом в экономике – нуль. Ставропольский сельхозинститут не помог 288. Горбачев – это именно тот случай, когда благими намерениями мостят дорогу в ад. Госприемка, закон «о госпредприятии» – мимо цели, волюнтаризм, но типично для Горбачева: прыгать над пропастью мелкими шажками. А антиалкогольная кампания? Пить намного меньше не стали, но страну озлобил и экономику добил. И зачем было браться за машиностроение, когда во всем мире начинали с легкой промышленности? Когда и до того был перекос.

Чего Горбачев стоит, можно было понять намного раньше, когда его бросили на место Кулакова 289: затеял создание гигантского суперведомства по производству продовольствия вместо того, чтобы просто дать людям немного свободы. По-сталински мыслил, по-большевистски, масштабно, в духе замятинской антиутопии 290, но, конечно, все осталось на бумаге. Горбачевский «агропогром» 291 закончился пшиком, как и другие его реформы.

Но чем дальше в лес, тем больше дров: кооперативы, центры НТТМ 292, биржи – пустые деньги хлынули в не обеспеченную товарами страну. Вот тебе и пресловутый навес 293, и окончательно опустевшие полки магазинов.

Однако вот парадокс: добив экономику и так и не поняв ничего, Горбачев принялся за политические реформы. И там все то же: кардинальных реформ боялся, как черт ладана, все шаг вперед и два назад. Сам начал и сам испугался. Вместо свободы – гласность, вместо демократии – демократизация. Как острили шутники: «Какая разница между демократией и демократизацией? Как между водопроводом и канализацией».

Горбачев, видно, самонадеянно полагал, что сам будет определять границы дозволенного, но – куда там: не нужно было, Миша, играться со спичками. Потерял авторитет и трусил: ни силу не решался применить, ни вперед идти, ни назад. И властолюбца Ельцина раскусил слишком поздно. А в результате остался один.

С самого начала шансов у Горбачева почти не было. Империя, похоже, была обречена. Система умирала. И все же… Горбачев обязан был знать то, чего не знали другие. Каждый день к нему на стол ложились аналитические записки и сводки, все специалисты, какие имелись в стране, были у него под рукой. Но он был слеп. На что он рассчитывал? Заговорить страну? Самонадеянный нарцисс…

Но парадокс заключался в том, что самонадеянный, бесталанный Горбачев – лучший. Первый человек на троне, кто не был зомбирован до конца. Первый, кто освободился от сталинского гипноза. Его «новое мышление», хоть и не новое вовсе – тысячи интеллигентов на кухнях, в лабораториях, в институтах на много лет опередили его – и все же оно кое-что значило, это «новое мышление». Мир становился иным, железный занавес рушился.

Ломка Горбачева происходила на глазах у всей страны. Трудно, медленно, с отступлениями, постепенно он превращался из коммуниста в социал-демократа. Первый за долгие годы явил миру человеческое лицо. И – оказался неожиданно слабым, нерешительным, не тем железным безликим генсеком, к которым привыкли. Но, может, это и спасло мир, сохранило тысячи жизней, избавило страну от Гражданской войны? Другие далеко не дотягивали до него…